сти, 
получила широкое распространение и создала среди нас не совсем правильное 
впечатление о той позиции, которую занимал государь в происходившей борьбе. 
Впоследствии оказалось, что в целом ряде других резолюций были требования 
«применения к мятежникам самой решительной репрессии», исходя из того положения,
 что «каждый час промедления может стоить в будущем потоков крови». Но все эти 
резолюции глава правительства Витте держал под замком в своем письменном столе, 
чтобы отвести от государя одиум карательных мероприятий, вызванных роковой 
неизбежностью, но иногда бесцельно жестоких, волновавших общественное мнение 
страны. Впрочем, жестокости проявлялись с обеих сторон, в особенности в 
Прибалтике. Такие эпизоды, как сожжение заживо в Курляндии, в Газенпоте, 
революционерами солдат драгунского разъезда не могли смягчить взаимоотношений…
 По большевистским источникам (подсчет историка Покровского), которых нельзя 
заподозрить в преуменьшении, раз дело идет о «виновности» царского режима, 
число жертв за год первой революции во всей России исчисляется в 13 381 человек.
 По большевистским масштабам и большевистской практике — цифра эта должна 
казаться им совершенно ничтожной.


 * * *  

 Офицерство, придавленное маньчжурскими неудачами, больно чувствуя свою долю 
вины в случившемся, тяжело переживало поход против себя и армии, открывшийся 
после октябрьского манифеста. Печать, в первый год после Манифеста 
пользовавшаяся абсолютной свободой, будила страсти и рознь. Органы крайне 
правого направления («Земщина» и др.), отождествляя себя облыжно с армейскими 
кругами, видели спасение страны и армии не в реформах, а в «разгоне 
арестантской Думы» и в «возвращении розги»… Просто правая печать высказывалась 
неопределенно о «возврате к исконным началам»… Революционеры, справедливо 
полагая, что революция провалилась благодаря армии, продолжали работу по ее 
разложению. В сотрудничестве с радикальной демократией они высмеивали армию на 
сходках, в печати, с подмостков театров, в заседаниях земств и городов; 
выраставшие первое время, как грибы после дождя, юмористические журналы — и 
текстом и карикатурами — подвергали хуле военных людей и те понятия о долге, 
которые им внушали на службе. Для поношения армии и подрыва в ней дисциплины 
была использована не раз трибуна первых двух Государственных Дум и даже речи 
защитников в военных судах…
 В либеральных кругах, в лагере русской интеллигенции, шел разброд и взаимное 
непонимание. В качестве яркого отражения их я приведу полемику между двумя 
типичнейшими интеллигентами, возгоревшуюся в 1906 году на страницах газеты 
«Русские Ведомости». Между молодым подполковником Генерального штаба кн. А. М.
 Волконским — представителем либеральной военной молодежи и одним из видных 
кадетских лидеров кн. П. Долгоруким.

  Долгорукий : «…Пока правительство и народ в лице его представителей 
представляют из себя как бы два враждебных лагеря, пока правительство 
упорствует и предпочитает, вопреки ясно выраженной воле народа, следовать 
советам кучки людей, пока не установилось полное соответствие между властью 
законодательной и исполнительной, до тех пор нельзя ожидать умиротворения 
России, до тех пор нельзя ожидать и от войска — сынов того же русского народа — 
чтобы оно было вполне безучастно в этой убийственной распре и слепым орудием в 
руках правительства. Неосуществимы и бесплодны поэтому пожелания, чтобы армия 
стояла вне политики и была беспартийной… Нельзя безнаказанно противоставлять 
солдата — сына народа — тому же народу.

 (Трагична позднейшая судьба двух братьев, князей Петра и Павла Долгоруких — 
передовых либеральных деятелей, которых невозможно было обвинить в «реакционных 
помыслах». Оба стали впоследствии эмигрантами. Павел, из-за тоски по родине, 
пробрался тайно в СССР, где был схвачен и убит. Петра — восьмидесятилетнего 
больного старца — большевики арестовали в Праге в 1945 году и вывезли в СССР, 
где он исчез бесследно).

  Волконский : «Из обоих лагерей зовут армию к себе… К несчастью, и внутренние 
процессы при разгаре страстей не могут пройти безболезненно. Одни уже кричат о 
разгоне Думы, другие призывают армию к присяге… И вот из оскорбляемых, 
оклеветанных рядов ее раздаются спокойные голоса: оставьте нас, нам нет дела до 
ваших партий; меняйте законы — это ваше дело. Мы же — люди присяги и 
„сегодняшнего закона“. Оставьте нас! Ибо, если мы раз изменим присяге, то, 
конечно, ником