улило успех: местность 
равнинная, привычная нашему солдату, и значительное превосходство сил 
Грипенберга над противостоящей армией Оку. Но далее стратегия опять заводила в 
тупик. По директиве весь фронт должен был оставаться в бездействии до тех пор, 
пока не обнаружится успех охвата 2-й армии… 2-й армии для начала поставлена 
была также ограниченная цель — взятие деревни Сандопу. Днем наступления 
назначено было 25 января.
 Боязнь за левый фланг армий не оставляла Ставку. 18 января японцы слегка 
потеснили аванпосты нашего отряда, и ген. Куропаткин пришел в большое 
беспокойство. Он распорядился послать нам на подкрепление две бригады из числа 
предназначенных для наступления 2-й армии и только после длительных протестов 
Грипенберга они были возвращены. Главнокомандующий телеграфировал нам 
непосредственно: «Опасаюсь за Цинхечен», и свое вмешательство довел до того, 
что указывал ген. Ренненкампфу — какие роты где поставить, переместить и т. д. 
Ренненкампф ворчал, не разделяя опасений главнокомандующего, и только для 
проформы послал меня с несколькими сотнями на разведку. 23 января я ходил к 
перевалу Ванзелин и не обнаружил никаких изменений в расположении противника.
 Пришло 25 января… Мы в Цинхечене готовились и с нетерпением ждали приказа о 
наступлении. Ждали 26, 27, 28-го и недоумевали…
 Между тем Грипенберг, игнорируя более глубокий охват Оку, атаковал Сандепу. 
Атака, веденная неправильно тактически, не удалась. Кровопролитные повторные 
атаки в этом районе, ввиду подхода подкреплений японцев, не беспокоимых на 
других фронтах, также не имели успеха. Грипенберг отдал приказ возобновить 
атаки 29-го, но главнокомандующий, под влиянием неудачи у Сандепу и нажима 
японцев — не очень серьезного — на наш центр (3-я армия), приказал 2-й армии 
вернуться на прежние позиции.
 Таким образом, общее наступление русского фронта свелось к атаке Сандепу, а 
неудача там послужила поводом для срыва всей операции. Мы потеряли 368 офицеров 
и 11 364 солдата; японцы — около 8 тыс.
 30 января Грипенберг испросил телеграммой на имя военного министра высочайшее 
разрешение уехать в Россию «по болезни». Куропаткин, узнав об этом, приказал 
задержать телеграмму и, опасаясь, что жалобы Грипенберга пошатнут его и без 
того непрочное положение, в течение суток письмами и телеграммами старался 
предотвратить уход Грипенберга, которого он сам считал виновником неудачи. 
Телеграмма была все-таки послана. Государь ответил:

 «Желаю знать истинные причины Вашего ходатайства. Телеграфируйте шифром с 
полной откровенностью».

 Грипенберг ответил:

 «Причины, кроме болезни… полное лишение меня предоставленной мне законом 
самостоятельности и инициативы, тяжелое состояние от невозможности принести 
пользу делу, которое находится в безотрадном состоянии».

 Разрешение было получено.
 Грипенберг писал правду. Однако в тех грехах, в которых он обвинял Куропаткина,
 он был повинен и сам. Его стратегия была не лучше и, прежде всего, в нем не 
было достаточно твердости в отстаивании своих прав и планов. Интересно, что и 
армия, и русская общественность в происшедшей громкой распре стала на сторону 
Куропаткина. То, что прощали Куропаткину, не могли простить Грипенбергу. В 
защиту последнего пытался выступить тогда в печати ген. М. И. Драгомиров, но 
встретил дружный отпор со всех сторон и, по его же словам, был засыпан по этому 
поводу угрожающими и бранными письмами. Офицерство громко высказывало свое 
возмущение по адресу нелюбимого Грипенберга, когда ему для поездки в Россию был 
предоставлен экстренный поезд, к тому же задерживавший войсковые эшелоны. И 
когда, после смещения Куропаткина, Грипенберг возбудил ходатайство о назначении 
его вновь в Действующую армию, военный министр ответил ему:

 «Общественное мнение так возбуждено против вас, что возвращение ваше в 
Маньчжурию невозможно».


 Мукденское сражение

 В течение трех недель на фронте было тихо. Ген. Куропаткин готовил новое 
наступление, которое было назначено на 25 февраля. О нем японцы имели точные 
сведения. На наши аванпосты, между прочим, подброшена была 20 февраля записка:

 «Мы слышали, что через пять дней вы переходите в наступление. Нам будет плохо, 
но и вам нехорошо».

 Главный удар предположено было нанести опять по левому флангу японцев войсками 
— 2-й армии, во главе которой стал ген. Каульбарс, перемещенный из 3-й армии.
 Начальник Западной конницы, ген. Мищенко, был ранен в боях в районе Сандепу в 
ногу, с раздроблением кости и лежал в Мукдене в лазарете. Ввиду особой важности 
той роли, которая предстояла этому отряду — набега в тыл японцев, 
главнокомандующий назначил начальником его ген. Ренненкампфа. Уезжая с одного 
конца фронта на другой, генерал обратился ко мне:
 — Не желаете ли, Антон Иванович, ехать со мной?
 — С удовольствием.
 На другой же день, получив предписание Ставки, я выехал вслед за генералом и 
вступил в должность начальника штаба мищенковской Урало-Забайкальской казачьей 
дивизии.
 Тотчас по прибытии ген. Ренненкампф произвел глубокую разведку в обход левого 
фланга японцев;