нном подполье.
 И второе последствие, о котором человек социалистического лагеря[ 9 ], вряд ли 
склонный идеализировать военный быт, говорит:

 «Интеллигент презирал спорт так же, как и труд, и не мог защитить себя от 
физического оскорбления. Ненавидя войну и казарму, как школу войны, он 
стремился обойти или сократить единственную для себя возможность приобрести 
физическую квалификацию — на военной службе. Лишь офицерство получило иную 
школу, и потому лишь оно одно оказалось способным вооруженной рукой защищать 
свой национальный идеал в эпоху гражданской войны».

 Без этих двух предпосылок невозможно понять ход русской революции и 
гражданской войны 1917—1920 годов.

 Выпуск в офицеры

 После окончания двухлетнего курса, перед выходом в последний лагерный сбор, 
устраивались «похороны» с подобающей торжественностью. Хоронили «науки» 
(учебники) или юнкера, оканчивающего курс по «третьему разряду» — конечно, с 
его полного согласия. За «гробом» (снятая дверь) шествовали «родственники», а 
впереди «духовенство», одетое в ризы из одеял и простынь. «Духовенство» 
возглашало поминание, хор пел — впоследствии, когда заведены были училищные 
оркестры — чередуясь с похоронными маршами. Несли зажженные свечи и кадила, 
дымящиеся дешевым табаком. И процессия в чинном порядке следовала по всем 
казематам до тех пор, пока неожиданное появление дежурного офицера не обращало 
в бегство всю компанию, включая и «покойника».
 Никто из нас не влагал в эти «похороны» кощунственного смысла. Огромное 
большинство участников были люди верующие, смотревшие на традиционный «обряд», 
как на шалость, но не кощунство. Подобно тому, как не было кощунства в русском 
народном эпосе, представлявшем в песнях (южные «колядки») небесные силы в 
сугубо земной обстановке и фамильярном виде.
 Юнкера отлично разбирались в характере своих начальников, подмечали их 
слабости, наделяли меткими прозвищами, поддевали в песне, слегка вуалируя 
личности. Про одних с похвалой, про других зло и обличительно. Певали, бывало, 
под сурдинку в казематах, а теперь перед выпуском — даже всей ротой, в строю, 
возвращаясь с ученья. Начальство не реагировало.
 Перед выходом в последний лагерь происходил важный в юнкерской жизни акт — 
разбор вакансий. В списке по старшинству в голове помещались фельдфебеля, потом 
училищные унтер-офицеры, наконец юнкера по старшинству баллов.
 Еще в начале первого курса со мной случился неприятный казус. Я относился к 
юнкерам «юнкерского курса» без всякой предвзятости и имел среди них не мало 
друзей. Совершенно неожиданно друзья эти стали избегать меня, а юнкерское 
начальство (первый год все оно было юнкерского курса) стало преследовать меня 
наказаниями и своей властью, что в отношении других не практиковалось, и 
докладом дежурному офицеру. За что — мы не могли понять — ни я, ни мои товарищи.
 Наконец, один из моих приятелей (юнкерского курса) по секрету объяснил мне, 
что юнкерское начальство нашей роты (1-й) сговорилось наказать меня за 
оскорбление, нанесенное всему юнкерскому курсу: я будто бы во время вечерней 
подготовки в классах, когда в наше отделение зашел один из юнкеров «юнкерских 
курсов», сказал:
 — Терпеть не могу, когда к нам заходят эти шморгонцы…[ 10 ]
 Юнкер этот обознался: такой инцидент действительно имел место, но сказал эту 
фразу не я, а юнкер 2-й роты Силин. Силин, очень порядочный человек — пошел 
тотчас же в 1-ю роту и заявил фельдфебелю, что произнес эту фразу он. После 
этого преследования сразу прекратились, отношения с приятелями возобновились, 
но мой кондюит был безнадежно погублен: до конца года я оставался во 2-м 
разряде по поведению и, несмотря на хорошие баллы, не был произведен в 
училищные унтер-офицеры.
 Прошел второй год — без взысканий и с выпускным баллом 10,4. Меня произвели, 
наконец, и, таким образом, хорошая вакансия была обеспечена.
 На юнкерской бирже вакансии котировались в такой последовательности: гвардия 
(1 вакансия), полевая артиллерия (5—6 вакансий), инженерные войска (5—6 
вакансий), остальные пехотные. Наш фельдфебель взял единственную вакансию в 
гвардию. В позднейших выпусках их было больше. Но гвардейские вакансии не 
общедоступны. Хотя такого закона не существовало, но по традиции в гвардию 
допускались лишь потомственные дворяне. На этой почве выходили большие 
недоразумения, когда не предупрежденные о таких порядках юнкера — не 
дворянского сословия брали гвардейские вакансии. Выходили иногда громкие 
истории, доходившие до государя, но и он не мог или не хотел нарушить традицию: 
молодые офицеры, претерпев моральный урон, удалялись из гвардейских полков и 
получали другие назначения.
 Я взял вакансию во 2-ю Артиллерийскую бригаду, квартировавшую в городе Беле 
Седлецкой губернии, которая впоследствии, по Рижскому договору 1920-го года, 
перешла к Польше.
 Помню, какое волнение и некоторую растерянность вызывал в нас акт разбора 
вакансий. Ведь помимо объективных условий и личных вкусов, было нечто 
провиденциальное в этом выборе тропинки на нашем жизненном пути, на переломе 
судьбы. Этот выбор во многом предопределял уклад личной жизни, служебные успехи 
и неудачи —