примеру, трижды встречался с русским военным агентом Чичаговым в Брюсселе и 
всякий раз поднимал вопрос о вознаграждении. Чичагов, хорошо знавший истинную 
цену обеих винтовок, настаивал на том, что бельгийцу не может быть выплачено 
больше 50 тысяч. Настырный фабрикант упорно твердил о 200 тысячах и при этом 
заявлял, что даже при использовании второстепенных деталей, ему принадлежащих, 
он согласится на премию, не меньшую, чем 75 тысяч. И при этом он скромнейше 
лгал, будто прибыль получит самую минимальную.
      Полковник же Чичагов, бывший по мнению министра прямолинейным солдафоном, 
не понимавшим всех тонкостей дела, доносил потом из Брюсселя, что «для Нагана 
главное получить, если его система будет принята, запрошенную сумму. При этом 
он готов поступиться авторским самолюбием и не настаивать на том, чтобы ружье 
носило его имя. Он сам предложил дать новой системе наименование „комиссионного 
ружья образца 1890 года“. А денежный вопрос фабрикант ставит на первый план».
      Отсюда выходит, что именно бельгиец подбросил военному министру дурно 
пахнувшую, но полезную в задуманном ими деле идейку относительно названия ружья.
 Замысел был коварный, ибо в случае его осуществления фабрикант имел бы право 
утверждать, что в основу образца положена именно его конструкция. Наган был 
хитер, как Уллис! Но не в меру болтлив — он напрасно говорил Чичагову о своей 
полной уверенности, будто министр оценит по достоинству его предложение и 
убедится, что нельзя ограничиваться вознаграждением в 50 тысяч. От этого 
Ванновский еще ниже пал в глазах потомков.
      Император принял Ванновского 7 июля 1891 года, и тот посвятил его в 
подробности контракта с Наганом.
      Министр счел необходимым также уточнить, что в случае принятия системы 
Нагана, пришлось бы менять некоторые части по системе Мосина. Не принимая же 
системы Нагана в целом, было признано целесообразным взять у него самое 
существенное, а именно — обойму, ничтоже сумняшеся заявил Ванновский. Александр 
III выразил сомнение в целесообразности выплаты 200 тысяч за такую малость, как 
обойма. Тогда Ванновский заявил, что если Нагану будет выплачено вознаграждение 
по контракту, то он откажется от своих претензий на винтовку вообще, и у России 
будет возможность заказать полмиллиона штук во Франции, ибо потеряют силу 
привилегии, полученные Наганом в этой стране.
      Император оставил доклад у себя для более детального ознакомления и 
размышления, а на следующий день подписал рескрипт: «Выдать оружейному мастеру 
Леону Нагану 200 тысяч рублей за предложенное им для нашей армии ружье». Вот 
так, ни много ни мало, а за предложенное русской армии, но не принятое на 
вооружение ружье!
      Наган, боявшийся, как бы государь не одумался, буквально забросал 
Артиллерийское управление телеграммами с требованием срочно перевести деньги на 
его имя. А когда сумма была депонирована в Петербургском учетном банке, 
бельгиец, только что уступивший России все права на винтовку, обратился к 
русскому правительству с просьбой разрешить поставку ее Греции, Сербии, 
Болгарии и далекой Бразилии. Тут уж даже видавший виды Ванновский поразился 
такой бесцеремонности и дал давнему другу отказ.
      Негоциант из Льежа, довольный удачно провернутой операцией в России, 
поспешил послать благодарственное письмо своим благодетелям. Он писал 8 июля 
Банковскому:
      «Я не могу более медлить в выражении вам моей глубочайшей признательности 
за оказание мне чести принятия магазинного ружья моей системы для 
перевооружения в России, а также за великодушное присуждение мне премии».
      А через три дня бельгиец довольно откровенно извещал Крыжановского:
      «Лишь только узнал, что система моего ружья официально принята для нового 
перевооружения в России. Я не могу далее медлить в выражении моей 
признательности за приятные известия и все то, что вы пожелали для меня сделать 
во все продолжение опытов, так и в отношении премии. Я никогда не забуду той 
приветливости, с которой вы меня приняли, а также снисходительности, которую вы 
мне оказывали по отношению опозданий, независимых от меня, задержавших поставку 
оружия и доставлявших вам неприятности…»
      …Сергей Иванович не знал и не ведал о тонкостях сделки Нагана с 
генералами, он продолжал служить на тульском заводе в должности председателя 
приемной комиссии. Правительство, озабоченное расчетами с бельгийцем, забыло о 
нем. Но пришла пора произвести Мосина в очередной чин — всетаки неловко было 
ему, известному на весь мир изобретателю, 11 лет ходить в капитанах. В начале 
августа 1891 года мундир Сергея Ивановича украсили эполеты полковника 
гвардейской артиллерии. А вскоре неугомонный В. Л. Чебышев потребовал от 
исполнительной комиссии испросить у императора награду для изобретателя: премию 
в 50 тысяч рублей и орден святого Владимира III степени. Генерал Крыжановский 
на правах помощника начальника Главного артиллерийского управления потребовал 
для ознакомления черновик доклада. Просмотрев его, он распорядился переделать 
написанное и пометил: «Дать еще раз на прочтение».
      Являя себя вышестоящему начальству верным сохранителем казны, 
Крыжановский, прочитав новый вариант доклада, распорядился выяснить, «что стали 
ружья Мосина и Нагана?» Считали долго и тщательно, высчитывали каждую полушку 
со всей скрупулезностью, члены исполнительной комиссии старались обосновать 
необходимость денежного поощрения полковника Мосина. Только 21 августа доклад 
попал на стол военного министра. Комиссия в который уже раз аргументированно 
доказала, что ружье Мосина дешевле нагановского в силу простоты устройства, 
изза чего наши заводы на производстве одной винтовки Мосина сэкономят от двух 
до трех рублей против винтовки Нагана, а всего до шести миллионов рублей только 
на первых двух миллионах ружей. Наконец, было указано, что полковник Мосин