Союзу, который известная "тройка" нанесла в  декабрьском  белорусском  лесу?
Ответ может быть только один - да. При желании. Но его не  было.  Было  лишь
стремление повернуть течение истории в русло,  где  наибольшие  политические
выгоды могли извлечь для себя не народы, а их предводители. Они  уже  вскоре
сами испугались того, что натворили, и  стали  искать  хоть  какие-то  формы
исправления ошибки. Но  в  отличие  от  живых  людей  История  не  принимает
извинений и не слышит просьб о пощаде...

   ТАШКЕНТ
   Еще с осени 1991 года в некоторых республиках бывшего СССР, объявивших  о
своей независимости, началось формирование национальных армий. С начала 1992
этот  процесс  принял  тотальный  характер.  Только  Кремль   не   торопился
приступать к созданию Российской армии. И Ельцин, и Шапошников, и его первый
зам генерал Грачев в своих  публичных  выступлениях  в  тот  период  даже  с
заметной долей гордости подчеркивали это.  Слушая  их,  легко  было  уловить
многозначительный подтекст, -  мол,  видите,  не  мы  подталкиваем  "военный
сепаратизм".
   Чем дольше наше высшее  политическое  и  военное  руководство  продолжало
мусолить идею сохранения единых Вооруженнных сил, тем очевиднее становилось,
что их уже нет. Наступал момент, когда такое положение начинало  перерастать
в серьезную угрозу военной безопасности России.
   И тогда Кремль резко сменил тактику...
   С  конца  февраля  1992  года   в   Генштабе   стали   бешеными   темпами
прорабатываться вопросы  создания  Российской  армии.  День  и  ночь  велись
подсчеты  того,  что  у   нас   осталось,   как   в   создавшихся   условиях
противодействовать НАТО, на каких наиболее опасных направлениях  формировать
новые группировки, какими будут организационно-штатная структура  российских
Минобороны и Генштаба, видов Вооруженных сил и родов войск.
   Но, пожалуй, самая большая трудность заключалась в том, что Генштаб в  ту
пору не имел четкой политической доктрины наших стратегических  интересов  в
странах ближнего зарубежья и отношений с Североатлантическим блоком.  А  без
этого нельзя было выстроить  четкую  систему  векторов  нашей  внутренней  и
внешней  военной  политики,  уровней  военных  угроз,  без  чего  невозможно
определить и параметры новой армии.
   Трудно было получить от Кремля или МИДа внятный ответ на один из ключевых
вопросов: почему в одних республиках наши  части  должны  оставаться,  а  из
других уходить? Порой создавалось впечатление, что такие решения наше высшее
государственное руководство принимает на "глазок", в зависимости от той  или
иной степени личной расположенности или антипатии к  главам  бывших  союзных
республик. Порой это чем-то напоминало мне знаменитое высказывание  Брежнева
в отношении известного афганского лидера Бабрака Кармаля, просившего  его  в
1979 году о срочной военной помощи. Леонид Ильич сказал  тогда:  "Бабрак,  я
лично тебя в беде не оставлю!"
   К  весне  1992  года  наше  военно-стратегическое  положение  в   ближнем
зарубежье выглядело крайне пестро: на одном  участке  мы  "окапывались",  на
другом нас остановили на марше и приказали повернуть  назад,  на  третьем  -
гнали взашей, на четвертом мы "убегали",  скрипя  зубами,  на  пятом  -  нас
слезно просили остаться...
   В тот период все чаще стали раздаваться голоса некоторых наших генералов,
ратующих за то, что  мы  не  должны  так  быстро  сворачивать  свое  военное
присутствие  в  республиках   бывшего   СССР,   ослаблять   свои   передовые
группировки. Начальник Генерального штаба генерал-полковник  Виктор  Дубынин
чаще обычного стал наезжать в МИД России,  чтобы  не  только  разобраться  в
премудростях  тактики  и  стратегии  нашей  политики  в  дальнем  и  ближнем
зарубежье, но и понять, как увязывать ее с военными внутренними  и  внешними
планами. В кругу людей, которым НГШ больше всего доверял, он часто сетовал в
то время, что на Смоленской площади не может получить четких ответов на свои
трудные вопросы.
   На одном из совещаний в ГШ Дубынин с неслыханной в наших стенах смелостью
заявил о том, что больше нельзя ждать, пока в МИДе созреет более  или  менее
внятная концепция закрепления военно-политических позиций  России  в  рамках
Содружества. Надо самим  инициировать,  а  когда  необходимо,  и  навязывать
Кремлю,  правительству  и  дипломатам  выгодные  Москве  военно-политические
решения. Аморфность позиций козыревского МИДа, его  постоянные  и  трусливые
оглядки на США,  а  нередко  и  уступки,  еще  больше  разжигающие  у  наших
оппонентов желание воспользоваться  податливостью  Кремля,  -  все  это  уже
тогда, в начале 90-х, ставило Россию в зависимое положение от США и Запада.
   Дубынин был вынужден направить в Кремль беспрецедентной резкости письмо с
призывом кардинально пересмотреть политику России  прежде  всего  в  ближнем
зарубежье и, не теряя времени, приступить к созданию оборонительного союза с
республиками бывшего СССР.
   После того как НГШ провел серию бесед в МИДе и  Главном  штабе  ОВС  СНГ,
"эмиссары" МО и Генштаба  вместе  с  мидовцами  стали  активно  мотаться  по
столицам бывших союзных республик, стремясь договориться о  статусе  еще  не
выведенных наших войск, о порядке передачи национальным  военным  ведомствам
еще не "приватизированнных" ими объектов, вооружений и  техники,  оставшихся
от Советской Армии.
   Тут надо отдать должное и  маршалу  авиации  Шапошникову:  в  тот  период
(особенно после Всеармейского офицерского собрания в Кремле, январь 1992 г.)
Евгений  Иванович  предпринимал  титанические  усилия,  чтобы  придать  хоть