флотом.

После отъезда Керенского положение в Севастополе не только не улучшилось, но 
продолжа-ло стремительно ухудшаться. Этому в огромной степени способствовало 
прибытие 27 мая делегации oт Балтийского флота. Она была составлена из членов 
большевистской партии и им сочувствующих анархистов. Многие из членов делегации,
 одетых в матросскую форму, были партийными функционерами. Тогда же 
большевистский ЦК направил в Крым группу видных партийцев, в том числе Ю. П. 
Гавена, которому Я. М. Свердлов давал напутствие: «Севастополь должен стать 
Кронштадтом юга». Попытки помешать деятельности большевиков из Питера и 
Кронштадта оказались тщетными. Они, прибывшие в большую ставку для 
компрометации офицерства и лично командующего флотом, были опытнее в проведении 
антиармейской агитации против всего от «старого строя», чем местные большевики. 
Агитаторы упрекали моряков: «Товарищи черноморцы, что вы сделали для революции, 
вами командует прежний командующий флотом, назначенный еще царем, вот мы, 
балтийцы, убили нашего командующего флотом, мы заслужили перед революцией и т. 
п.». Как отмечал М. И. Смирнов, «арестовать этих агитаторов не было сил. Их 
речи имели большое влияние на некультурные массы матросов, солдат и рабочих. 
Влияние офицеров быстро падало».

Тяжело переживал А. В. Колчак эти события на флоте, тот шквал беззастенчивой 
клеветы, который обрушился на него. Началась спекуляция на якобы имеющихся у 
него крупных помещичьих владениях, на том, что из-за них он лично заинтересован 
в продолжении войны и т. д. Честнейшему человеку, бессребренику, подвижнику, 
ничего не нажившему за все годы своей службы и никогда не стремившемуся к 
обогащению, ему было крайне оскорбительно слышать все это. Человеческое 
достоинство его попиралось. Во дворе Черноморского экипажа состоялся митинг, на 
который собралось около 15 тысяч человек. И Колчак решил поехать на митинг. 
«Там какие-то неизвестные мне посторонние люди, — рассказывал он, — подняли 
вопрос относите-льно прекращения войны, представляя его в том виде, в каком 
велась пропаганда у нас на фронте, — что эта война выгодна только известному 
классу. В конце же концов, перешли на тему относительно меня, причем я был 
выставлен в виде прусского агрария.

В ответ на это я потребовал слова и сказал, что мое материальное положение 
определяется следующим. С самого начала войны, с 1914 г., кроме чемоданов, 
которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, не имею 
даже движимого имущества, которое все погибло в Либаве. Я жил там на казенной 
квартире вместе со своей семьей. В первые дни был обстрел Либавы, и моя жена, с 
некоторыми другими женами офицеров, бежала из Либавского порта, бросивши все. 
Впоследствии это все было разграблено в виду хаоса, который произошел в порту. 
И с1914 г. я жил только тем, что у меня было в чемоданах в каюте. Моя семья 
была в таком же положении.

Я сказал, что если кто-нибудь укажет или найдет у меня какое-нибудь имение или 
недвижи-мое имущество, или какие-нибудь капиталы обнаружит, то я могу охотно 
передать, потому что их не существует в природе. Это произвело впечатление, и 
вопрос больше не поднимался».

В данном случае, на конкретном митинге, видимо, случилось именно так. Но 
политические недруги его в дальнейшем не раз возвращались к подобным 
инсинуациям. В большевистских изданиях вообще каких только измышлений не писали 
о Колчаке, вплоть до того, что он и в боевых-то действиях никогда не участвовал,
 и адмиральское звание получил, будучи придвор-ным, хорошо танцуя на паркете 
царских дворцов, и т. п.

Обстановка в Севастополе к началу июня накалилась. На заседаниях совета, 
митингах в эти дни шла речь о якобы готовящемся офицерами во главе с Колчаком 
контрреволюционном выступлении, о необходимости их разоружения и ареста. Такие 
требования, в частности, выдви-гались на наиболее бурных митингах 5 и 6 июня. 6 
июня делегатское собрание постановило: «Колчака и Смирнова от должности 
отстранить, вопрос же об аресте передать на рассмотрение судовых комитетов. 
Командующим избрать Лукина и для работы с ним избрать комиссию из 10 человек». 
Резолюция была предложена большевиками, которых среди делегатов было уже много, 
влияние эсеров и меньшевиков среди матросов и солдат быстро шло на убыль. 
Колчак «большевизироваться» никак не мог. Оставаться далее командующим он тоже 
не мог, тем более, что существовало постановление делегатского собрания о его 
снятии, начались обыски и разоружение офицеров. Колчак большую часть времени 
проводил на корабле, в семье бывал изредка, чтобы жена и малолетний сын не были 
свидетелями его унижения. 6 июня он приказал вступить в командование флотом 
упомянутому контр-адмиралу В. К. Лукину и отправился на флагманский корабль 
линкор «Свободная Россия» (прежде — «Георгий Победоносец»). Там он собрал 
команду, еще раз выступил перед моряками. Успеха его речь уже не имела. Судовой 
комитет разоружил офицеров, предложили сдать оружие и Колчаку. Он вынес из 
каюты свое почетное Георгиевское оружие — золотую саблю — и бросил ее в море. 
Легенда приписывает ему фразу, произнесенную при этом: «Море мне ее дало, морю 
я ее и отдаю». Тут, видимо, сказалась минутная вспышка гнева. До этого момента 
Колчак намерен был почетное оружие отдать насильникам. Об этом можно судить по 
переданному им по телеграфу приказу. Текст его гласил: «Считаю постановление 
делегатского собрания об отобрании оружия у офицеров позорящим команду,