прижав к  монументальному  памятнику,  произнес  у  могилы  речь,  которую
провожавшие слушали с волнением в благоговейной тишине. "Пока я говорил, -
записал он в своих заметках,  -  солнце  спускалось  к  горизонту.  Сквозь
золотистую закатную дымку вдали виднелся весь Париж. Почти  у  самых  моих
ног осыпалась в могилу земля, и я невольно останавливался, когда комки  ее
с глухим стуком падали на  гроб".  С  высоты  этого  кладбищенского  холма
Растиньяк бросил вызов Парижу. Париж в этот  день  воздавал  честь  творцу
Растиньяка.

   "- Господин де Бальзак, - сказал Виктор Гюго, -  был  одним  из  первых
среди великих, один из лучших  среди  избранных...  Все  его  произведения
составляют единую книгу, полную жизни, яркую,  глубокую,  где  движется  и
действует вся наша современная цивилизация, воплощенная в  образах  вполне
реальных, но овеянных смятением и ужасом. Изумительная книга,  которую  ее
автор назвал  Комедией  и  мог  бы  назвать  Историей;  книга,  в  которой
сочетаются все формы и все стили, которая  затмевает  Тацита  и  достигает
силы Светония, перекликается с Бомарше и может сравниться с  Рабле...  где
щедро и  правдиво  показано  все  самое  сокровенное,  мещанское,  пошлое,
низменное  и  где  порою  внезапно...  выступают  самые  мрачные  и  самые
трагические идеи...
   Вот то творение, которое он нам оставил, - возвышенное  и  долговечное,
мощное нагромождение гранитных глыб, основа памятника, творение, с вершины
которого отныне будет сиять его слава! Великие люди  сами  сооружают  себе
пьедестал, статую воздвигнет будущее...  Увы!  Этот  неутомимый  труженик,
этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот  гений  жил  среди  нас  той
жизнью, полной бурь, распрей, борьбы и битв, которою во все времена  живут
великие люди. Теперь он обрел покой. Он ушел от раздоров  и  ненависти.  В
один и тот же день для него раскрылась могила и засияла слава. Отныне  его
имя будет блистать поверх туч, нависших над  нами,  блистать  среди  звезд
нашей родины!"

   В этот же самый день Барбе д'Орвильи писал:

   "Эта смерть - подлинное бедствие  в  нашей  интеллектуальной  жизни,  и
среди всех утрат, постигших нашу эпоху, с ней можно сравнить только смерть
лорда Байрона Действительно, Байрон, как и Бальзак, умер, вступив  в  пору
зрелости и полного расцвета своего дарования, оставив, как и Бальзак, свое
творение незавершенным. Не закончена поэма  "Дон  Жуан",  не  закончена  и
другая, быть может, более великая поэма - "Человеческая комедия", написана
только половина ее. Вальтер Скотт угас спокойно, как солнце,  закатившееся
после ясного и долгого  дня...  Гете,  этому  любимцу  судьбы,  при  жизни
ставили мраморные  статуи  в  годы  его  старости,  которая  была  как  бы
предвестником его бессмертия. Но Бальзак был сражен на середине жизненного
пути, в расцвете творческих сил и замыслов..."

   Самый  заядлый  его  враг,  Сент-Бев,  2   сентября   в   "Беседах   по
понедельникам" в первых же строках заявил, что отныне в  его  суждениях  о
творчестве Бальзака не будет никакого личного неприязненного чувства.

   "Кто лучше его изображал стариков и красавиц времен Империи? А  главное
- кто дал более очаровательные портреты герцогинь  и  виконтесс  последних
лет Реставрации, этих "тридцатилетних женщин",  которые  уже  появились  в
обществе и в смутной тоске ждали своего художника?.. Кто,  наконец,  лучше
него  ухватил  в  натуре  и  передал  во  всей  его  полноте  тип  буржуа,
восторжествовавшего при Июльской монархии?.. Каким бы быстрым и великим ни
был успех господина де Бальзака во Франции, успех его,  пожалуй,  был  еще
больше и бесспорнее в Европе... В Венеции, например, одно время в обществе
люди брали себе имена главных персонажей Бальзака и даже хотели играть  их
роли. Целый сезон там  видали  только  Растиньяков,  герцогинь  де  Ланже,
герцогинь де Мофриньез, и нас уверяют, что некоторые актеры и актрисы этой
комедии стремились сыграть до конца взятую на себя роль..."

   Считая, что для очистки совести вполне достаточно этих похвал, Сент-Бев
не мог  отказать  себе  в  удовольствии  вытащить  из  потайного  шкафчика
несколько различных ядов, правда, в растворах несмертельной  концентрации.
Вскоре после смерти Бальзака он заявляет, что не может принять "его стиль,
жеманный  и  вызывающий,  нервирующий,  подрумяненный,  с   подрисованными
жилками всех оттенков, стиль чарующий и развращающий, чисто азиатский, как
говорили наши мастера", а также не  может  он  принять  и  явную  слабость
господина де Бальзака ко всякого рода Сведенборгам,  Месмерам,  Калиостро.
По словам Сент-Бева, он считал нужным сказать все  это  ради  того,  чтобы
"само наше восхищение и  наша  дань  уважения  и  скорби  по  отношению  к
писателю такого чудесного таланта не переходила  бы  дозволенных  границ".
Мимоходом он утверждал, что Жорж, Санд гораздо крупнее как  писатель,  чем
Бальзак. Можно надеяться и верить, что-эти слова покоробили Жорж Санд.


   Надо коротко указать, что сталось с второстепенными действующими лицами
этой драмы. Госпожа Бальзак-старшая ("бабуся", как ее звали внучки)  могла
еще четыре года баловать свою дорогую Лору и  высмеивать  Сюрвиля,  своего