Даже в родной семье ее считали "лживым и очень опасным существом".
   В  ночь  с  1  на  2  ноября  1838  года  Пейтель   внезапно   разбудил
практикующего в Белэ врача Мартеля - он  привез  к  нему  из  Макона  свою
молодую жену, смертельно раненную, и умолял врача оказать  ей  помощь.  Он
заявил, что его слуга Луи Рей выстрелил из пистолета по  фаэтону;  увидев,
что госпожа Пейтель ранена, нотариус  бросился  преследовать  убийцу.  Как
всегда во время поездок,  он  был  вооружен  шахтерским  молотком  и  этим
молотком ударил Луи Рея. "Не знаю, сколько ударов я нанес ему  По  голове,
пока он не упал у моих ног".
   Жандармерия  и  судебные  власти  не  поверили   объяснениям   Пейтеля.
Общественное мнение Белэ настроено было крайне враждебно  по  отношению  к
этому нотариусу, чужаку,  недавно  поселившемуся  в  городе.  На  судебное
следствие оказали влияние политические страсти. Обвинительный  акт  создал
некую  воображаемую  фигуру  Пейтеля,  человека  скрытного,   лицемерного,
который вел в Париже распутную жизнь, промотал свое состояние и женился на
очень богатой дурнушке (что было неверно), желая раздобыть  таким  образом
деньги на покупку нотариальной конторы. Бальзак и Гаварни,  которые  знали
Пейтеля, не могли поверить, что он был таким чудовищем,  каким  изображала
его прокуратура. Когда суд присяжных в Бурке приговорил Пейтеля к смертной
казни, оба друга поехали навестить его в тюрьме, а Бальзак, встав  на  его
защиту, написал длинное "Письмо о процессе Пейтеля, белэйского нотариуса".
   Он попытался нарисовать  более  верный  портрет  осужденного:  "Пейтель
получил такое же воспитание, какое обычно дают детям в порядочных  семьях;
родители оставили  ему  состояние  в  сто  тысяч  экю;  как  нотариус,  он
принадлежит к той буржуазии, которая теперь почти что  полновластно  царит
во Франции; в молодости он  занимался  литературой,  работал  в  парижской
прессе;  разве   мы   не   обязаны   защитить   его?"   Проявляя   большую
осведомленность в юридических вопросах,  Бальзак  доказывал,  что  Пейтелю
совсем не  нужно  было  приданое  Фелиси  для  того,  чтобы  заплатить  за
нотариальную контору, что недвижимое имущество в Маконе,  доставшееся  ему
по наследству, осталось  нетронутым  и,  наконец,  что  Ламартин,  великий
Ламартин, прислал "единодушное  свидетельство  людей,  знавших  Пейтеля  и
подтверждавших чистоту его прошлого и безупречность жизни".
   Все усилия были  тщетными  и,  быть  может,  только  раздражали  судей.
Луи-Филипп не забыл, что Пейтель как журналист "лез в политику" и  однажды
опубликовал под псевдонимом Луи Бенуа, садовник, "Физиологию  Груши",  где
крайне непочтительно говорилось об очертаниях королевской  физиономии,  да
еще эта статейка сопровождалась иллюстрациями Анри Монье. Роже  де  Бовуар
написал ядовитую песенку:

   Увы, увы! Никак
   Не подыщет Каласа Бальзак.

   Манеры и внешность Бальзака не понравились судейским чиновникам  Бурка.
"Ну да,  Бальзак,  -  говорил  Гаварни,  -  почему  у  вас  нет  приятеля,
какого-нибудь тупоголового и преданного буржуа, который вымыл бы вам  руки
и завязал как следует галстук..."
   Пейтеля казнили 28 октября 1839 года.  Кажется,  он  действительно  был
виновен, но  иначе,  чем  об  этом  говорилось  в  обвинительном  акте,  и
преступление  его  носило  менее  гнусный  характер.  Пейтель  не  захотел
открыть, что его жена была в  связи  со  слугой  (быть  может,  связь  эта
существовала еще до брака, так как Луи Рей состоял в услужении  у  маркизы
де Монришар, сестры Фелиси). Убийство из  ревности  все  же  было  не  так
омерзительно, как убийство ради  денег.  Бальзак  писал  Чужестранке,  что
"этот бедный малый" мог бы "спасти свою голову, если б сказал всю правду.

   "Да,  у  Пентеля  имелись  обстоятельства  более  чем  смягчающие,   но
ссылаться на них было невозможно. Люди  ведь  не  хотят  верить  некоторым
благородным чувствам. Ну, теперь уж все кончено. Я  вам  когда-нибудь  дам
прочесть то, что он написал мне перед тем, как взойти на эшафот... Он  был
мучеником своей чести. За такие чувства,  обуревающие  героев  Кальдерона,
Шекспира и Лопе де Веги, театр рукоплещет,  а  в  Бурке  за  них  человеку
отрубили голову".

   Бальзак великодушно отдавал ради защиты обвиняемого  и  свое  время,  и
свое перо, и деньги. Хлопоты по делу Пейтеля, поездки в Бурк,  напечатание
"Письма" обошлись ему в 10000 франков и, как он наивно  говорил,  принесли
еще убытку на 30000 франков, замедлив его работу. И произошло это в  такое
время, когда ему нужно было мобилизовать все средства. В  июне  1840  года
общая сумма его долгов, поднимающаяся, как морской прилив, достигла 262000
франков, среди этих долгов  на  115000  франков  было  "дружеских"  долгов
(госпоже Бальзак, госпоже Делануа, доктору Наккару,  портному  Бюиссону  и
т.д.) и на 37000 - неоплаченных, но "спокойных" векселей  (как,  например,
супруги Висконти).  Но  был  по  крайней  мере  один  весьма  "неспокойный
кредитор", некий Фуллон, домовладелец, своего  рода  Гобсек,  который  под
ростовщические проценты дал Бальзаку 5000 франков под залог его  авторских
прав на "Вотрена": не получив долга,  он  пустил  в  ход,  как  это  делал
некогда Даккет, все средства судебного воздействия,  включая  и  наложение
ареста на имущество должника. В Жарди эта комедия возобновилась.  Садовник
Бруэт сказал судебному приставу, что флигель со  всею  находящейся  в  нем