пишите... Школа семейной жизни". И он принимался диктовать наброски  сцен.
Диктовал до семи часов утра.  Такова  была  жизнь  в  Жарди.  Перепуганный
Лассайи, так же как некогда Сандо, как Борже, обратился в бегство. Простые
смертные не могут сосуществовать со сверхчеловеком.
   Зато прекрасным помощником оказался остроумный Лоран-Жан,  который  был
на девять лет моложе Бальзака; настоящее его имя было Жан Лоран.  Длинный,
худой, сутулый, хромой, он ходил подпрыгивая и опираясь на  палку.  "Серые
глаза его метали пламя", а язык - сарказмы. Он был рисовальщик и писатель,
но рисовал мало и ничего не писал. Гаварни смеялся:  "Бальзак  держит  его
при себе для того, чтобы говорить людям при случае: "У меня в  Жарди  есть
бесплодная смоковница". Но Бальзак главным образом "держал" Лоран-Жана  за
то, что этот представитель богемы умел развлечь его и был ему предан.  Так
же как и Леон Гозлан, он входил в ту веселую компанию, которая пировала на
улице Кассини, когда Бальзак, забывая своих герцогинь, "с удовольствием  и
с пользой для себя якшался со всяким сбродом". Лоран-Жан  со  свойственной
ему фамильярностью говорил Бальзаку  "ты",  называл  его  "миленький"  или
"дорогуша" и в конце письма ставил: "Прижимаюсь к  твоей  толстой  груди".
Матушка Бальзака обижалась, когда  Лоран-Жан  называл  ее  "дитя  мое",  и
недовольно ворчала: "Разговаривай он с папой римским, и то назвал  бы  его
"дитя мое". Однако  этот  чудак,  фантазер  и  острослов  был  воплощением
преданности. Он  потихоньку  платил  мелкие  долги  Бальзака  у  Фраскати,
выпроваживал неприятных посетителей. Взяв на себя обязанности  посредника,
он предложил "Школу  семейной  жизни"  в  Комеди-Франсез,  но  управляющим
театра стал в это время Бюлоз, и Бальзак не мог ждать ничего  хорошего  от
своего личного врага. Затем пьеса была предложена театру Ренессанс и после
долгих переговоров отвергнута им. Однако ж  она  имела  свои  достоинства.
Жерара де Нерваля восхищало то, что в этой буржуазной трагедии возродилась
неистовая ярость Атридов. Бальзак читал "Школу семейной  жизни"  писателям
(Стендалю, Готье), посланникам  и  светским  людям  -  сначала  у  госпожи
Кутюрье де Сен-Клер, а затем у маркиза де  Кюстина.  Он  не  пал  духом  и
нисколько не удивился, что первые шаги в драматургии  оказались  для  него
столь же трудными, как и на поприще романиста.
   В Жарди он закончил роман "Музей древностей", начатый в Женеве.  Местом
действия, так же как и в "Старой деве", был  избран  Алансон.  Центральной
фигурой вместо мадемуазель Кормон стала  мадемуазель  д'Эгриньон;  Бальзак
любил сочетать симметрии и контрасты. Когда  он  описывал,  как  Диана  де
Мофриньез в мужском костюме, с хлыстом  в  руке  посетила  старого  судью,
любителя цветов, ему пригодились воспоминания о Каролине Марбути,  которую
он в Турине водил  в  оранжерею  адвоката  Луиджи  Колла.  Большой  мастер
мизансцен, он прекрасно знал, какая бутафория скопилась у него  на  складе
аксессуаров,  и,  порывшись  там,  отыскивал  под  слоем   пыли   полезную
подробность и нужный образ.
   В превосходном предисловии автора указана  основная  тема  романа:  все
провинциальные знаменитости устремляются в Париж.

   "Музей древностей" - это повесть о небогатых молодых  людях,  носителях
знатного имени, которые приезжают в Париж и гибнут  там:  одного  разоряет
азартная  игра,  другого  -  желание  блистать,   того   затягивает   омут
наслаждений, а этого - попытка увеличить  свое  состояние,  кто  пропадает
из-за  любви,  счастливой  или  несчастной.  Граф  д'Эгриньон   -   прямая
противоположность Растиньяку, другому типу молодого человека из провинции.
Растиньяк ловок и дерзок, он добивается успеха там, где д'Эгриньон  терпит
поражение".

   Настала полоса творческих удач: после "Музея древностей" Бальзак тотчас
взялся за вторую часть "Утраченных иллюзий" - "Провинциальная знаменитость
в  Париже".  Он  вложил  в  этот  роман  воспоминания  о   начале   своего
литературного пути, о жадных и нищих репортерах, о своем  стремлении  всех
ослепить, о желчной злобе продажной прессы. Сонеты Люсьена де Рюбампре  он
попросил написать своих друзей - Дельфину де Жирарден, Готье, Лассайи. ("Я
вижу в этом, - говорит Ален,  -  своего  рода  презрение  профессионала".)
Фатовство Люсьена (трости, украшенные драгоценными камнями,  бриллиантовые
запонки, тонкие обеды и ужины) напоминает образ жизни  самого  Бальзака  в
1835 году и приводит героя романа к такой  же  катастрофе.  Но  не  мешает
лишний раз напомнить, что хороший роман никогда не бывает  автобиографией.
"Утраченные  иллюзии"  -  это  "жестокое  крещение"  любого   провинциала,
двинувшегося в поход на завоевание Парижа. Конечно,  Бальзак  думал  о  Ле
Пуатвене, о  Рессоне,  о  Жюле  Сандо,  когда  писал  роман;  конечно,  он
вспоминал Лавока, Рандюэля, Верде, рисуя  книгоиздателей,  которым  Люсьен
предлагал свои стихи. Чтобы создать образ Люсьена, он взял некоторые черты
Жюля Сандо (послужившего  ему  также  натурой  и  для  Лусто),  одного  из
подопечных Зюльмы Карро, молодого Эмиля Шевале, да еще уроженца  Гренобля,
некоего Шодзега, "приехавшего в Париж,  -  как  пишет  Антуан  Адан,  -  с
глубокой  верой  в  свои  таланты  и  неотразимую  свою  красоту,   бешено
закружившегося в вихре света, влюблявшегося в маркиз и в  один  прекрасный
день, когда он отрезвел, обнаружившего, что он остался без гроша  и  стоит
на пороге самоубийства". Итак, живых натурщиков кругом было достаточно.
   В рукописи романа можно напасть на кое-какие следы, которые потом  были
нарочно запутаны. Газета Фино сначала носила действительно  существовавшее
название: "Курье де Театр". Сам Фино похож на доктора  Верона,  на  Амедея