"Прекраснейшие надежды рождаются в душе, и уж  не  как  иллюзии  -  они
воплощаются в живые образы, порхают, как  Тальони,  и  не  уступают  ей  в
грации! Вам ведь это знакомо,  курильщики!  Глаза  ваши  видят  в  природе
дивные красоты, трудности бытия исчезают, жизнь становится легкой,  голова
ясной, серая атмосфера умственного напряжения  делается  голубой.  Но  вот
странное явление: занавес этой чудесной оперы сразу опускается, как только
угаснет кальян, сигара или трубка..."
   [Balzac. Pathologie de la vie sociale. Traite  des  excitants  modernes
(Бальзак. Патология социальной жизни. Трактат о  современных  возбуждающих
средствах)]

   По правде говоря, ему не нужен был кальян, для того чтобы  надежды  его
становились уверенностью.  История  с  серебряными  рудниками  в  Сардинии
лишний   раз   показывает,   каков   был   Бальзак   в   столкновении    с
действительностью. Странное явление!  Человек  такого  большого  ума,  так
прекрасно разбиравшийся во всяких хитростях делового мира, умевший угадать
с точностью прокурора все уловки какого-нибудь Нусингена, не способен был,
едва  он  сам  делал  какие-нибудь  шаги  в  практической  жизни,  принять
простейшие меры предосторожности. Он  обладал  самым  проницательным  умом
своего времени и проявлял столько здравого смысла в отношении  создаваемых
им персонажей и их действий, но не в отношении самого себя  и  своих  дел,
"подобно  тем  великим  адвокатам,  которые  плохо  ведут  в   суде   свои
собственные дела"! А ведь сколько было оснований проявить недоверчивость и
осторожность в задуманной авантюре!
   Встреченный в Генуе итальянский негоциант Джузеппе Пецци заронил  искру
в легко  воспламеняющееся  воображение  Бальзака,  Пецци  обещал  прислать
образцы горной породы. Он их не прислал. А где же,  собственно,  находятся
горы отходов, о которых шла речь? Бальзак этого не знает. Да как  же  ему,
профану, определить ценность руды и ценность обвалившихся  копей?  У  него
нет никаких специальных инструментов, он не ведает, к кому  обратиться  за
получением разрешения на разработку; он очень плохо знает итальянский язык
и не может поэтому собрать сведения на месте.
   Он просто воплощает в жизнь романтическую историю, которую уже  написал
в 1836 году для "Кроник де Пари", дав ей название "Фачино  Кане".  В  этой
новелле рассказчик встречает старика  музыканта,  играющего  на  кларнете;
музыкант называет себя последним потомком старинного  венецианского  рода,
давшего Республике многих сенаторов, и говорит, что он  якобы  знает,  где
спрятаны сокровища  прокураторов,  где  хранятся  миллионы,  принадлежащие
Светлейшей Республике. Но Фачино Кане слеп и не может отправиться один  на
поиски клада. Ошеломленный такой тайной, рассказчик  взволнованно  смотрит
на седовласого старика музыканта, считая несчастного сумасшедшим, и ничего
не отвечает ему. Схватив свой  кларнет,  Фачино  Кане  "заиграл  печальную
венецианскую песенку - баркаролу, для которой  вновь  обрел  талант  своей
молодости, талант влюбленного патриция. Мне пришло  на  память  "На  реках
Вавилонских"...
   - Мы поедем в Венецию! - воскликнул я, когда он встал.
   - Наконец-то  я  встретил  настоящего  мужчину!  -  вскричал  он,  весь
вспыхнув".
   Но Фачино Кане умер, проболев  два  месяца,  и  рассказчик  забывает  о
венецианском  кладе.  Бальзак-романист  считает  Фачино  Кане  помешанным,
Бальзак-человек  поддается,  как  Фачино  Кане,  безумной  мечте  о  реках
серебра. "Он теперь  только  и  грезит  что  о  потоках  золота,  о  горах
алмазов", - говорит Теофиль Готье. Он просит  своих  "ясновидящих"  искать
зарытые сокровища: он уверяет, что ему известно, где Туссен-Лувертюр после
восстания на Сан-Доминго зарыл свою  добычу.  Он  так  хорошо  описал  все
обстоятельства дела и место действия, что просто заворожил Теофиля Готье и
Жюля Сандо. Было условлено, что они купят кирки, зафрахтуют бриг и  втайне
отплывут на нем. Словом, целый роман. "Надо ли говорить, - замечает Готье,
- что нам не удалось откопать клад Туссен-Лувертюра... У нас едва  хватило
денег на покупку кирок..."
   Рассказчик в "Фачино Кане" не едет в Венецию. Бальзак же отправляется в
Сардинию с такими ничтожными средствами, что должен спешить. Из Марселя он
пишет 20 марта Зюльме Карро: "Наконец-то я в двух шагах от цели и могу вам
сказать, вы плохо знаете меня, полагая, что мне необходима  роскошь.  Пять
ночей и четыре дня я ехал на империале, выпивал  молока  на  десять  су  в
день; сейчас пишу вам из марсельской гостиницы, где номер стоит пятнадцать
су, а обед - тридцать су! Но вот увидите, при случае я буду ненасытным..."
В Марселе он узнает, что оттуда в Сардинию суда не отплывают,  надо  плыть
через Корсику. "Через несколько дней у меня, к сожалению,  одной  иллюзией
станет меньше -  ведь  всегда,  когда  дело  подходит  к  развязке,  вдруг
перестаешь верить. Завтра еду в Тулон, а в пятницу буду в Аяччо. Из  Аяччо
постараюсь пробраться в Сардинию".  Матери  он  пишет:  "Я  остановился  в
отвратительной  гостинице  -  просто  дрожь  берет;  но  с  помощью   бань
выкручиваемся..."
   На Корсике ему пришлось пробыть пять дней  в  карантине  из-за  холеры,
вспыхнувшей в Марселе. В утешение себе  он  осматривает  дом  Наполеона  -
"жалкую  лачугу"  -  да  читает  в  библиотеке  Аяччо  английские   романы
"Грандисон"  и  "Памела",  "ужасно  скучные  и  глупые".  Но   Корсика   -
великолепная страна - ему понравилась, так же как и первобытные  нравы  ее
обитателей: "Здесь нет ни гулящих девок, ни театров, ни  читальных  залов,