темпераментным любовником с  куртизанкой,  которую  он  не  любит;  так  и
прекрасный тенор может самым жалким образом сорваться в ту  минуту,  когда
он испытывает возвышенное музыкальное волнение.

   "Если художник, на свою беду, полон страсти,  которую  хочет  выразить,
ему не удастся передать ее, ибо он сам воплощение страсти, а не образ  ее.
Искусство идет от ума, а не от сердца. Если сюжет  произведения  властвует
над вами, вы становитесь его рабом, а  не  господином.  Вы  тогда  подобны
королю, замок которого осажден народом. Чересчур сильно чувствовать  в  ту
минуту, когда надо осуществлять замысел, - это равносильно  мятежу  чувств
против дарования..."

   Словом, воображение истощает  силы  человека,  и  он  уже  не  способен
действовать. Мысль не только убивает, она лишает мужественности.
   Этот  рассказ  Бальзака,  один  из  самых  лучших  и  самых   "смелых",
развертывается в двух планах. Эмилио, князь Варезский, безумно  влюбленный
в Массимиллу Дони, герцогиню  Катанео,  знает,  что  его  ждет  неизбежное
фиаско, если он попытается овладеть ею;  Дженовезе,  первый  тенор  оперы,
великолепно поет, когда на сцене нет его партнерши Клары Тинти (которую он
любит, тогда как она любит Эмилио); но возле Клары  он  ревет,  как  осел.
Один французский врач подсказывает спасительный  выход.  Массимилла  Дони,
чистая  и  непорочная  красавица,  для  спасения  Эмилио  должна   сыграть
неприглядную роль куртизанки (которая согласна на этот подлог), лечь в  ее
постель и таким образом обмануть своего возлюбленного с ним самим. "Только
и всего? - с улыбкой отвечает она врачу. - Если нужно, я  превзойду  Клару
Тинти, чтобы спасти жизнь своему  другу..."  Быть  может,  роман  Стендаля
"Арманс"  подсказал  писателю  этот  скользкий  сюжет.   Бальзака   всегда
преследовали мысли о физиологии любви. Гениальной выдумкой было  уподобить
бессилие любовника бессилию  художника  и  приписать  их  неудачи  избытку
страсти. Рассказ был подкреплен прекрасными тирадами об искусстве Россини,
которыми Бальзак вновь обязан был Якову Штрунцу. Как того требовал принцип
перехода персонажей из одного произведения в другое, рассказ был связан  с
другим рассказом, "Гамбара", где Массимилла Дони, перескочившая из  одного
повествования в другое, спасает жизнь старому музыканту.
   Бальзаку всегда было достаточно нескольких часов, чтобы понять характер
города или общества. В рассказе "Массимилла Дони" он  описал  венецианское
дворянство, когда-то первое в Европе, а теперь, увы, вконец  разорившееся.
Среди гондольеров встречаются потомки былых дожей, принадлежащие  к  более
древней знати, чем нынешние властители. "Знатные люди Венеции и  Генуи,  -
писал Бальзак, - не носили титулов. Самым высокомерным гордецам достаточно
было  называться  Квирини,  Дориа,  Бриньоле,  Морозини,  Мочениго..."  Он
описывает, как грустит его герой Эмилио Мемми, который  оплакивает  старую
Венецию и не  может  не  думать  "о  прежних  днях,  когда  из  всех  окон
старинного дворца Мемми лились потоки света, когда у столбов  его  причала
на канале теснились сотни привязанных гондол; когда на  лестнице,  которую
лобзали волны, толпились нарядные маски; когда в большой зале, уставленной
накрытыми столами, раздавались веселые голоса пирующих, а в окружавшей зал
ажурной галерее звучала музыка и, казалось, вся Венеция стекалась  в  дом,
оглашая смехом мраморные лестницы...".

   "А ныне  голые  стены,  лишившиеся  прекрасных  гобеленов,  потемневшие
потолки безмолвно льют слезы. Больше нет в  покоях  турецких  ковров,  нет
красивых люстр, убранных гирляндами цветов, нет статуй,  нет  картин,  нет
больше ни веселья, ни денег - могущественного посредника веселья! Венеция,
этот Лондон средневековья, падала камень за камнем, человек за  человеком.
Мрачная зелень, которую лагуна поддерживает и ласкает у подножия  дворцов,
казалась князю черной каймой, которую провела природа в знак траура. И вот
наконец обрушился на Венецию, как ворон на труп, великий английский поэт и
прокаркал ей в лирической поэзии, которая служит первым и последним языком
человеческого  общества,  стансы  мрачного  De  Profundis!   [Из   глубины
(воззвал) (лат.) - погребальный псалом]  Английская  поэзия,  брошенная  в
лицо городу, который породил итальянскую поэзию!.. Бедная Венеция!.."

   Быстро угадывая интуицией чувства своих друзей,  Бальзак  понял  гордую
печаль угнетенной  Италии.  Рассказывая  в  повести  "Массимилла  Дони"  о
представлении  в  театре  Феличе  оперы  Россини  "Моисей",  он   показал,
насколько эта тема - стремление порабощенных евреев вырваться из неволи  -
была созвучна тайным страданиям слушателей. "Не возносится ли музыка ближе
к небу, чем все другие искусства, раз она может в двух музыкальных  фразах
сказать, что значит родина для человека?" Когда раздаются  первые  аккорды
арф в прелюдии к молитве освобожденных евреев, Массимилла Дони замирает и,
облокотившись на бархатный барьер ложи, слушает,  подпирая  голову  рукой.
Зрительный зал бурными аплодисментами требует повторения молитвы.

   "Мне кажется, будто я присутствовал при освобождении Италии",  -  думал
обитатель Милана.
   - Эта музыка заставляет поднять склоненную голову и порождает надежду в
самых унылых сердцах! - воскликнул римлянин...
   -  Пойте!  -  шептала   герцогиня,   потрясенная   последней   строфой,
исполнявшейся так же, как ее слушали, с мрачным энтузиазмом. - Пойте! Ведь