опасностей. Быть может, в другом месте все было бы  возможно.  Но  зато  в
Женеве, мой обожаемый ангел, в Женеве я выкажу ради  нашей  любви  столько
ума и изобретательности, что их достанет для десяти умнейших людей".

   Бальзак показался Ганской несколько вульгарным, но  она  почувствовала,
что это бьющее через край жизнелюбие вполне извинительно,  он  был  просто
великолепен, когда смотрел на прекрасную женщину или на  прекрасный  плод.
Творения казались лучше творца,  они  представлялись  более  возвышенными,
более глубокими; но это было лишь внешнее впечатление. Ведь  создал-то  их
он, а не кто другой.
   Обратный путь оказался для Бальзака очень мучительным; ему не  везло  с
дилижансами, с ним обращались словно с тюком, и он прибыл в Париж  весь  в
синяках; в столице его, как  обычно,  подстерегали  денежные  затруднения.
"Против ожиданий все здесь обстоит  из  рук  вон  плохо.  Люди,  обещавшие
вернуть мне долги, не сдержали слова. Зато моя  матушка,  которая,  как  я
знаю, находится  в  стесненных  обстоятельствах,  выказала  необыкновенную
преданность". Правда, неожиданно появилась  надежда:  госпожа  Беше,  дочь
издателя Беше и вдова Пьера-Адана Шарле, вставшая во главе фирмы,  женщина
богатая  и  привлекательная,  предложила  Бальзаку  купить  у   него   для
задуманного ею издания двенадцать томов "Этюдов  о  нравах",  куда  должны
были  войти  уже  издававшиеся  ранее  "Сцены  частной  жизни"  и  еще  не
выходившие в свет "Сцены провинциальной жизни" и "Сцены парижской  жизни";
за все она предлагала громадную сумму - от двадцати семи до тридцати тысяч
франков. "То-то теперь взвоют все лентяи, крикуны, писаки!..  Дорогая  моя
возлюбленная, моя Ева, дело слажено! Все они лопнут от зависти!"
   Этот  блестящий  контракт  позволил  бы  ему  расплатиться   со   всеми
кредиторами  (разумеется,  за   исключением   госпожи   Бальзак,   которая
соглашалась ждать); можно будет также дать отступного "палачу" -  издателю
Маму, который требовал своего фунта мяса - "Трех  кардиналов"  или  уплаты
неустойки.
   Для второго тома  "Сцен  провинциальной  жизни"  госпожа  Беше  просила
автора срочно дописать еще восемьдесят страниц. И Бальзаку пришлось в одну
ночь набросать короткую повесть: "Прославленный Годиссар". Он придавал  ей
мало значения. То был  лишь  беглый  портрет  коммивояжера,  один  из  тех
"современных типов", которыми Бальзак с удивительной плодовитостью населял
страницы "Моды" или  "Карикатуры".  Однако  Годиссару,  чье  имя  восходит
одновременно к двум французским словам -  "вольная  шутка"  и  "насмешка",
предстояла долгая жизнь. Коммивояжер вообще  играет  немаловажную  роль  в
истории буржуазного общества. Он -  то  самое  "звено,  которое  соединяет
провинцию со столицей", человек, внедряющий парижские новшества  в  косную
жизнь захолустья. Начиная с 1830 года он не только продает шляпы, коленкор
и парижские безделушки, но  и  распространяет  идеи.  "Глобус",  серьезный
периодический орган сен-симонистов,  который  читает  Гете  и  куда  пишет
Сент-Бев,  обязан  множеством  своих   подписчиков   каламбурам,   постной
физиономии  и  чисто  раблезианскому  остроумию  Годиссара,  несравненного
путешественника, образцового представителя этого типа людей.
   Эта своеобразная повесть посвящена (совершенно неожиданно)  маркизе  де
Кастри.  Правда,  Бальзак  написал  ей  яростное  письмо,  полное  суровых
суждений. Возможно, нежный прием,  который  оказала  ему  Чужестранка,  по
закону контраста оживил в душе Бальзака давний гнев? Так или иначе, письмо
его ошеломило госпожу де Кастри.

   Маркиза де Кастри - Бальзаку:
   "Какое ужасное письмо вы мне прислали!  С  женщиной,  заслужившей  его,
больше не встречаются! Как не встречаются больше и с мужчиной,  написавшим
такое письмо! Вы причинили мне боль, и  я  еще  должна  просить  прощения?
Напрасно я вам пишу, от волнения я как в лихорадке. Для чего вам разбивать
и без того уже разбитое сердце?"

   Перед Чужестранкой он похвастался, что принес ей в  жертву  госпожу  де
Кастри. Но на самом деле ссора вскоре была забыта, между Бальзаком  и  его
прежней приятельницей вновь возникла беспокойная дружба. Надо сказать, что
он был не в силах противостоять хотя бы малейшему соблазну, и  в  ту  пору
жизни, помимо старой связи с госпожой де Берни,  больной,  но  по-прежнему
преданной и  тревожащейся  за  него  подругой,  завел  тайную  интрижку  с
"премиленькой особой, наивнейшим созданием, дивным  цветком,  ниспосланным
небесами; она тайком приходит ко мне, не требует  ни  писем,  ни  забот  и
говорит: "Люби меня хотя бы год! А  я  буду  любить  тебя  всю  жизнь".  У
"дивного цветка" есть имя - Мари-Луиза-Франсуаза Даминуа; она  супруга  Ги
дю Френэ, принадлежащего к почтенному судейскому семейству. В 1833 году ей
было двадцать четыре года и она ждала ребенка. От Бальзака. Он посвятил ей
роман, над которым в то время работал, - "Евгению Гранде".

   "Марии. Имя ваше, имя той, чей портрет - лучшее украшение этого  труда,
да будет здесь как бы  зеленой  веткою  благословенного  букса,  сорванною
неведомо  где,  но,  несомненно,  освященною  религией  и  обновляемою   в
неизменной свежести благочестивыми руками во хранение дома".

   Если в образе Евгении Гранде Бальзак изобразил Мари  дю  Френэ,  то  мы
можем представить себе ее облик: "В Евгении, крупной и  плотной,  не  было