"Да, друг мой, помолитесь за меня, посочувствуйте  мне,  потому  что  я
страдаю от ужасных душевных мук; все, что  я  мог  бы  сказать  в  поэзии,
подавлено, любовь моя безысходна; тоска меня томит. Я ожесточился. Я вновь
стал злым..."

   А ведь довольно выгодно называть себя злым, - тем самым дозволяешь себе
быть злым. В редакции "Глобуса" происходили  крупные  ссоры.  Дюбуа  хотел
отстранить Пьера  Леру,  гневаясь  на  его  сен-симонистские  рассуждения.
Сент-Бев высказывал поразительную снисходительность к  Леру,  свойственную
скептикам по отношению к ясновидцам; кончилось все это пощечиной,  которую
Дюбуа дал Сент-Беву, и дуэлью последнего со своим бывшим  учителем.  Жертв
не  было,  но  госпожа  Гюго  не  могла  скрыть  свою  тревогу.  Сент-Бев,
увидавшись с нею на крестинах маленькой Адели, воспользовался этим,  чтобы
осведомить ее о состоянии своего сердца, - тот  же  самый  прием,  который
когда-то  применил  жених  мадемуазель  Фуше  во  времена   "Литературного
консерватора". Сент-Беву нужно было написать статью о  переписке  Дидро  с
мадемуазель Воллан, и он включил в эту статью прекрасные выдержки из писем
Дидро, предназначая их для своей любимой:

   "Сделаем так, моя дорогая, чтобы жизнь наша не была омрачена ложью: чем
больше я буду уважать вас, тем больше вы будете мне дороги: чем  больше  я
проявлю добродетели, тем больше вы будете меня любить... Однако ж я  порою
уношусь мыслью в те края, где вы  пребываете,  отвлекаясь  от  своих  дел.
Возле вас я чувствую, я люблю, я слушаю, я смотрю, я ласкаю, я веду  такой
образ жизни, который предпочитаю всякому иному. Четыре года тому  назад  я
впервые увидел вас, и вы показались мне красивой; ныне я  нахожу,  что  вы
стали еще краше, вот магия постоянства, самой трудной и  самой  редкой  из
наших добродетелей... О друг мой, не будем делать  ничего  дурного,  пусть
любовь возвышает нас, будем,  как  в  прежде,  неизменно  наставлять  друг
друга..."

   Искусное сочетание обожания и почтительности.  Дальше,  4  ноября  1830
года, в другой статье, написанной по поводу переиздания "Жозефа  Делорма",
Сент-Бев под  именем  несчастного  Делорма  лишний  раз  старался  вызвать
сострадание к себе: "Он был неловок, робок, нищ и горд. Он ожесточился под
бременем своих несчастий и без стеснения рассказывал о них  самому  себе".
Сент-Бев провозглашал будущую славу своих друзей - Гюго и де  Виньи.  "Что
касается бедного Жозефа, ему ничего этого не достигнуть; впрочем, у него и
сил  не  хватило  бы  пройти  через  всяческие  испытания;  он  размяк  от
собственных своих слез..." Короче говоря, читателю сообщалось, что Делорм,
так же как Чаттертон, покончил с собой. Это самоубийство,  по  уполномочию
автора, потрясло Виктора Гюго, и, оторвавшись  на  один  день  от  "Собора
Парижской Богоматери", он написал своему другу хорошее, ласковое письмо.

   Виктор Гюго - Сент-Беву, 4 ноября 1830 года:
   "Только что прочел вашу статью о вас самом и  заплакал  над  ней.  Ради
Бога, друг мой, заклинаю вас, не поддавайтесь отчаянию. Вспомните о  своих
друзьях, особенно о том, чье письмо вы сейчас читаете. Вы же  знаете,  кем
вы стали для него, как он доверял  вам  в  прошлом  и  станет  доверять  в
будущем. Помните, что, если жизнь ваша отравлена, будет навсегда отравлена
и его жизнь, ему необходимо знать, что вы счастливы. Не падайте же  духом.
Не презирайте то, что делает вас великим, - ваше  дарование,  вашу  жизнь,
вашу добродетель. Не забывайте, что вы  принадлежите  нам,  что  есть  два
сердца, для которых вы всегда самый дорогой  предмет  заботы...  Приходите
навестить нас..."

   Сент-Бев пришел поблагодарить Гюго, и тот  говорил  с  ним,  как  брат,
умолял его отказаться от любви, губительной для их  дружбы.  Виктор  Гюго,
так же как Жорж Санд, как все романтики, уважал "право  на  страсть".  Но,
вероятно, он думал о Сент-Беве, как дон Руи Гомес об Эрнани: "Так вот  мне
плата за гостеприимство!" Однако для него было бы ужасным  отдать  другому
роль великодушного героя и согласиться сыграть  роль  ревнивого  мужа.  Он
предложил Сент-Беву предоставить Адели  самой  сделать  выбор  между  ними
двумя  и  при  этом  искренне  верил,  что  поступает  в  высшей   степени
благородно. Из этого вышла бы прекрасная сцена для одной из его драм,  но,
несмотря на подлинное свое благородство, Гюго в  данном  случае  вел  себя
весьма неловко. Разве мог Сент-Бев, как бы он ни был влюблен,  согласиться
на его предложение? У Адели было четверо детей, Сент-Бев едва  зарабатывал
себе на жизнь. Ему казалось, что предложение Гюго было более жестоким, чем
великодушным. Благородная поза противника заставляет соперника притихнуть,
хотя и  не  изменяет  его  чувств.  Описывая  эту  сцену  в  своем  романе
"Сладострастие", Сент-Бев вкладывает в уста Амори следующие  слова:  "Меня
так ошеломила эта сцена, так взволновала мягкость этого сильного человека,
что я не мог ответить ничего вразумительного. Я даже не смел поднять глаз,
боясь, что увижу, как краска смущения заливает это суровое и чистое  лицо.
Я торопливо пожал ему руку, пробормотав, что я всецело полагаюсь на  него,
и мы заговорили о другом..."
   Сент-Бев пообещал, что он сделает над собой усилие  и  постарается  все
забыть, чтобы прийти, как прежде, по-дружески, но ушел он,  чувствуя  себя
униженным, и 7 декабря написал душераздирающее письмо.