На страницах признаньем увенчанных книг.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РАННЯЯ ОСЕНЬ


1. ВЕРНЫЙ АХАТ

   Кто бы на земле не был достоин жалости,
   будь нам известно все о всех.
   Сент-Бев

   Альфред де Виньи в  своем  тайном  "Дневнике"  очень  неблагожелательно
разбирал  отношения,  сложившиеся  между  Гюго  и  Сент-Бевом.  Последний,
говорил Виньи, "стал сеидом Виктора Гюго и через него вошел в  поэзию;  но
Виктор Гюго, который, с тех пор как он существует на свете, проводит  свою
жизнь в том, что переходит от одного человека к другому, чтобы от  каждого
поживиться, получил от Сент-Бева множество познаний, каких сам не имел; и,
хоть он говорит тоном учителя, на  самом  деле  он  ученик  Сент-Бева...".
Конечно, Гюго многому  научился  от  Сент-Бева,  но  кто  же  будет  таким
глупцом, что не усвоит то хорошее, что ему привелось узнать; да,  впрочем,
и влияние-то было взаимным. Каждый обладал тем, чего недоставало  другому.
Гюго,  в  совершенстве  владевший  музыкой  языка,  недостаточно   обращал
внимания  на  внутреннюю  жизнь  человека;   Сент-Бев,   поэт   по   своей
чувствительности, грешил в поэзии неуклюжестью и вялостью формы.
   "Дело в том, -  пишет  Анри  Бремон,  -  что  сама  его  душа  какая-то
неуклюжая, смутная, бессильная и связанная;  утонченная  и  вместе  с  тем
низкая. Рядом со  своими  приятелями  из  Сенакля  он  всегда  тревожится,
смущается, как гость, опоздавший на званый  обед.  По  уму  и  таланту  он
чувствует себя их ровней, но он безумно восторгается их мужественностью, и
притом почти без зависти, настолько его подавляет,  ослепляет  эта  яркая,
пленительная, глубоко  здоровая  сила...  Керубино,  скорее  бледный,  чем
румяный, морщинистый, как старик, и не  замечающий,  что  он  грызет  себе
ногти; школьник, который начитался романа Лакло и хотел бы, но не смеет  и
не умеет все это пережить; наивный мальчик, церковный служка,  проливающий
слезы, укрываясь за алтарем; то ангел, то зверь, но отнюдь не человек..."
   Надо пожалеть этого угрюмого юношу, отличавшегося усердием к  наукам  и
тонким  умом,  страдавшего  тайным  уродством   (гипоспадией),   что   еще
увеличивало  его  робость,  -  юношу,  которого  его  душевное   изящество
предназначало для самой благородной любви, и вынужденного довольствоваться
продажными женщинами, площадной  Венерой.  "Вы  не  знаете,  -  сказал  он
однажды с мрачной грустью, - не знаете вы, каково это -  чувствовать,  что
никто тебя никогда не полюбит, а почему -  признаться  невозможно..."  То,
что он обрел в доме Гюго, ему казалось просто чудом.  Ведь  он  нашел  там
все, чего у него не было:  семейный  очаг,  друзей,  детишек,  которых  он
полюбил.

   Сент-Бев - Виктору Гюго, 17 октября 1829 года:
   "Тот малый талант, которым я обладаю, развился у меня благодаря  вашему
примеру и вашим советам, принимавшим обличье похвал; я работал потому, что
видел, как вы работаете, и потому, что вы считали меня способным работать;
но собственное мое богатство так мало,  что  своим  дарованием  я  всецело
обязан вам, и после более или менее долгого  пути  оно  вливается  в  ваши
воды, как ручей вливается в реку или в море; вдохновение приходит  ко  мне
лишь подле вас, от вас и от всего, что вас окружает. Да и вся моя домашняя
жизнь пока еще протекает у вас. Я бываю счастлив  и  чувствую  себя  уютно
только на вашем диване или у вашего камелька".

   Все это совсем не походит на речи человека, которого "обирают".
   Он изобразил себя и свои страдания в книге, которую выпустил без  имени
автора, дав ей заглавие: "Жизнь, мысли  и  стихи  Жозефа  Делорма".  Жозеф
Делорм мечтал стать великим поэтом,  но  вдохновение  бежало  его;  "Какие
горькие  муки  он  испытывал  при  каждом  новом  триумфе  своих   молодых
современников!" У Жозефа  Делорма  не  было  ни  учителя,  ни  друзей,  ни
религии: "Его душа являла собою непостижимый хаос, где в  бездне  отчаяния
переплетались  чудовищные  игры  воображения,  чистые  образы,  преступные
мечты, великие неудавшиеся замыслы, мудрое предвидение,  и  вслед  за  ним
безумные побуждения,  порывы  благочестия  и  кощунственные  чувства".  Он
называл себя чистым, "больным  и  терзаемым  мыслью,  что  он  не  изведал
любви".
   В конце 1828 года  Сент-Бев  передал  Гюго  "эти  мерзкие  страницы"  и
спросил у него, не будет ли чересчур неприличным  и  смешным  опубликовать
такую "обнаженность души". Гюго ответил коротким письмом, горячо выразив в
нем "волнение, которым потрясли меня ваши строгие и прекрасные стихи, ваша
мужественная, простая и меланхолическая проза и образ Жозефа Делорма, ведь
он - это вы сами... Это короткая  и  суровая  история  молодой  жизни,  ее
анализ, искусное анатомирование, обнажающее  душу,  -  право,  я  чуть  не
плакал, читая все это...". Бедняга Сент-Бев был счастлив, на мгновение  он