Раз ночью один я стоял на просторе:
   Ни облачка в небе, ни паруса в море!
   И взор мой тонул за пределом земным.
   И горы и лес - вся природа, казалось,
   За мною с вопросом одним обращалась
   К сияющим звездам и к волнам морским.
   И звезд золотых легион бесконечный
   То тихо, то громко, в гармонии вечной,
   Твердил, свой блестящий склоняя венец,
   И синие волны грядой набегая,
   Твердили, свой пенистый гребень склоняя:
   Все Он - всемогущий Творец!
   [Виктор Гюго, "Экстаз" ("Восточные мотивы")].

   Здесь уже  рождается  поэт,  написавший  "Созерцания",  способный,  как
Бетховен,  поднять  нас  к  высоким  мыслям  и   чувствам,   повторяющимся
переливами дивных аккордов.
   "Восточные  мотивы"  Гюго  "привели  к  единству  романтиков".  Молодые
писатели упивались ими: "Виктор всегда пишет чудесные стихи с непостижимой
быстротой... и время от времени бросает нам "Восточные мотивы", как камень
в муравейник". Виктор Пави восхищался и просил пощады: "Виктор  читал  нам
"Восточные мотивы", неслыханные, совершенно  неслыханные...  И  ни  одного
слабого стиха! Совсем убил нас..." Художники и скульпторы восхваляли поэта
за то, что он своими стихами давал им сюжеты, краски,  и  за  то,  что  он
горячо защищал творческую свободу художника. Романтиков умеренного  толка,
группировавшихся вокруг журнала "Глобус", завербовал  Сент-Бева,  которому
Гюго, справедливо считавший его драгоценным союзником, расточал похвалы:

   Дай руку мне, поэт, - с моей соедини!
   И лиру подними, и крылья распахни...
   Взойди, взойди, звезда!

   Классицисты либеральных взглядов, такие,  как  Дюбуа,  тоже  склонялись
перед этой молодой силой, которая  после  многих  версификаторских  стихов
теперь  пробуждала  мысль.  Эти  люди,  оппозиционно   настроенные,   были
признательны Гюго за  то,  что  он,  обладатель  призов  и  премий,  поэт,
получающий пособие от короля,  осмелился  провозгласить  себя  сторонником
Греции, на что косо смотрели при дворе, и даже говорил с какой-то странной
симпатией  о  Наполеоне:  "И  снова  он!  Повсюду  он!"  Как  студенческая
молодежь, он "трепетал при этом гигантском имени".

   Ты ангел или черт - теперь не все равно ли?
   Весь мир ты подчинил своей железной воле,
   Все взоры приковал орлиный твой полет.
   Ты над землей паришь, как царственная птица,
   Повсюду тень твоих гигантских крыл ложится,
   Над веком образ твой встает
   [Виктор Гюго, "Экстаз" ("Восточные мотивы")].

   Сердиться  могли  только  чистокровные  роялисты,   бывшие   сотрудники
"Французской Музы", но в свое время Гюго  давал  им  столько  свидетельств
дружбы, что они терпели. Однако у "доброго Нодье" отношение к  Гюго  стало
не таким уж добрым. Со времени собраний в Арсенале  Нодье  привык  править
литературным движением, а возвышение  Гюго,  провозглашенного  властителем
дум молодежи,  лишало  его  власти.  Он  напечатал  враждебную  "Восточным
мотивам" статью под заголовком "Байрон  и  Мур".  Современные  французские
поэты, говорилось в этой статье, не  создали  ничего  хоть  сколько-нибудь
приближающегося к дивным творениям двух  английских  гениев:  "Есть  люди,
воображающие, что большие таланты формируются в общении с себе  подобными,
что врожденное  дарование  со  всеми  его  богатствами  развивается  среди
учтивых разговоров и не нуждается ни в каких побуждениях к  своему  росту,
кроме желания стать знаменитостью, соревноваться с другими в славе..." Это
была сатира на августейший двор Виктора Гюго, в  квартале  Вожирар.  Гюго,
при его обидчивости, очень огорчила измена былого соратника, свидетеля его
первых успехов.

   Виктор Гюго - Шарлю Нодье:
   "И вы тоже,  Шарль!  Как  я  жалею,  что  прочел  вчерашний  номер  "Ла
Котидьен". Ведь это одно из самых жестоких потрясений в  жизни,  когда  из
сердца твоего с корнем вырывают старую и глубокую дружбу..."  Нодье  сразу
сдался: "В вас вся моя  литературная  жизнь.  Если  когда-нибудь  обо  мне
вспомнят, то лишь потому, что вы этого пожелаете..."

   Осколки своей дружбы они как-то склеили, но в ней уже не было  прежнего
чувства непоколебимого и светлого доверия.
   Добряк Эмиль Дешан, который никогда не знал зависти,  оставался  нежным
другом и завсегдатаем в доме Гюго на улице Нотр-Дам-де-Шан. "Я люблю вас и
все больше восхищаюсь вами", - писал он после каждого своего посещения.