которой Гюго начал теперь рисовать, а зачастую и  писать.  Светлые  пруды,
старинный дом, дуплистые ивы, под которыми зажигались во  тьме  блуждающие
огоньки, обратили для него Мильтьеру "в чудесный, таинственный приют".
   Дни, проведенные в гостях  у  отца,  пролетели,  как  показалось  Гюго,
чересчур быстро. Каждый жаждет тех почестей, в которых ему  отказывают,  и
проклинает те, что сами плывут ему в руки.  Когда  пришло  время  ехать  в
Реймс на коронацию Карла X, молодой и уже  прославленный  поэт  огорчился,
что надо расстаться с Блуа, с отцом, а главное, с Аделью - впервые со  дня
свадьбы. Но так уж было решено. Виктор Гюго  обещал,  что  путешествие  из
Парижа в Реймс он совершит вместе  с  Нодье,  и  попросил  родителей  жены
приготовить ему придворный костюм:  короткие  панталоны,  шелковые  чулки,
башмаки с пряжками, стальную шпагу. Он выехал 19 мая, испытывая  некоторое
удовольствие  оттого,  что  Адель  заливалась  слезами,  прощаясь  с  ним.
Предстояло провести без нее лишь несколько дней, но ему они казались  чуть
ли не вечностью: "Как все эти почести печальны!  Многие  завидуют,  что  я
еду, но завистники не знают,  как  я  несчастен  из-за  этого  счастья..."
Однако ж ему было двадцать три года, он любил славу и немало гордился, что
попутчики в дилижансе смотрят на красную ленточку у него в петлице: "Скажи
моему отцу, что дорогой меня спрашивали, не еду ли я в свой  полк  и  т.д.
Все это из-за ленточки!" В этой фразе чувствуется тайная любовь к воинской
славе.  Он  просил  Адель  вскрывать  письма,  которые,  возможно,   будут
приходить на его имя,  и  сообщать  ему  их  содержание.  О,  простодушная
доверчивость супругов, не имеющих тайн друг от друга!
   На улице Вожирар он, разумеется, расположился в их общей спальне  и  от
этого тяжелее почувствовал свое одиночество. Париж без Адели стал для него
чужим: "Моя родина - это ты..." Завтрак у родителей жены -  господин  Фуше
сам приготовил для зятя омара под соусом. Посещение портного - тот показал
ему сшитый фрак, весьма безобразный и очень модный; визит к "бессмертному"
Суме - академик с  обычной  своей  ласковой  добротой  предложил  ему  для
предстоящей церемонии свои короткие  панталоны;  затем,  поскольку  и  сам
Гюго, и Нодье сидели без денег, переговорил с книгоиздателем Лавока -  тот
жаждал получить будущую оду на коронацию Карла X, а посему  дал  аванс  на
поездку в Реймс. Обед у Жюли Дювидаль де Монферье, художницы и хорошенькой
женщины; когда-то Виктор Гюго ее ненавидел, а теперь она была другом дома,
и молодой супруг обожал ее: "Мы пили за твое здоровье, моя дорогая  Адель.
Как я тебя люблю!.. Я тысячу раз поцеловал твое письмо.  Какое  прекрасное
письмо! Каким красноречивым сделали его скорбь и нежность..."
   Путешествие в  Реймс  началось  хорошо.  Шарль  Нодье  и  Виктор.  Гюго
совместно с двумя приятелями наняли за сто  франков  в  день  нечто  вроде
большого фиакра, так как нечего было и  мечтать  о  билетах  на  дилижанс.
Дорогу, подчищенную скребками,  посыпанную  песком,  как  парковая  аллея,
запрудили экипажи; гостиницы и постоялые дворы  были  переполнены.  Всюду,
где делали остановку, Гюго бежал  осматривать  исторические  памятники,  а
Нодье устремлялся к букинистам. В Реймсе  пришлось  ночевать  вчетвером  в
одной комнате, но Шарль Нодье так интересно рассказывал там  о  готических
соборах, он был превосходный  попутчик  и  настоящий  эрудит.  Гюго  любил
готику, "поистине порождение природы. Беспредельное, как сама  природа,  в
вели" ком и в малом. Микроскопическое и гигантское...". Шатобриан посвятил
его в тайны  готики,  Нодье,  замечательный  знаток  старины,  научил  его
населять памятники прошлого священными тенями их  основателей  и  оживлять
воспоминаниями о  событиях,  свидетелями  которых  были  крепости,  замки,
монастыри. "В этой Шампани все дышит  сказками...  Реймс  -  да  ведь  это
царство химер..." Нодье рассказывал сказки и пробуждал химеры.  На  улицах
Реймса теснились любопытные, желавшие посмотреть, как проедет Карл X; Гюго
говорил  Шарлю  Нодье:  "Пойдем  лучше  полюбуемся   на   его   величество
кафедральный собор". Нодье смеялся: "В вас вселился бес Стрельчатый". - "А
в вас - бес Эльзевира", - ответил Гюго.
   И  Нодье  и  Гюго,  оба  в  парадных  фраках  и  со  шпагой  на   боку,
присутствовали на коронации среди сонма толстых мужчин и женщин, увешанных
драгоценностями. "Вся церковь сверкала при свете  майского  дня.  Блистали
золотые ризы архиепископа, на алтаре дробились солнечные лучи..." Во время
церемонии некто Эмонен, представитель департамента Ду, подарил Шарлю Нодье
книгу, которую держал в руках. "Только что купил ее за шесть су", - сказал
он. То был томик  разрозненного  издания  Шекспира  на  английском  языке.
Вечером Нодье переводил оттуда с листа драму "Король Иоанн". Для Гюго  она
была откровением. "Право, это  великое  произведение!"  -  воскликнул  он.
Ламенне еще в 1823 году советовал ему "пройти курс лечения Шекспиром",  но
Гюго не пожелал читать его  в  отвратительном  переводе  Летурнера.  Затем
Виктор Гюго, также с листа, перевел  Шарлю  Нодье  испанское  "Романсеро",
купленное дорогой у какого-то букиниста. Та ночь в  Реймсе,  когда  Виктор
Гюго в номере гостиницы открыл Вильяма Шекспира, также была  коронацией  -
венчанием на царство великого поэта.
   Шатобриан тоже приехал в Реймс; Гюго поспешил  засвидетельствовать  ему
свое почтение и застал его в ярости: "Я  мыслил  коронацию  совсем  иначе.
Голые стены  церкви,  король  на  коне,  две  раскрытые  книги:  Хартия  и
Евангелие, - религия, сочетающаяся со свободой". По-видимому, у виконта де
Шатобриана было больше чувства театральности, чем почтения перед ритуалом.
Гюго пошел проводить великого человека, посадить его в экипаж  и  оказался
единственным  провожающим:  у  свергнутых  министров   не   бывает   свиты
почитателей. Даже Виктора Гюго хотелось поскорее освободиться, чтобы ехать