| |
итальянский лад) и хотел, чтобы возник свободолюбивый романтизм, романтизм
писателей-прозаиков, влюбленных в правду. Он высмеивал "молодых людей,
которые избрали себе жанр мечтательный, тайны души; хорошо упитанные, с
хорошими доходами, они непрестанно воспевают страдания человеческие,
радость смерти". Он называл их "мрачными дураками".
К спорам примешался шовинизм. "Вертер", - роман какого-то немецкого
поэта", - писал в 1805 году в газете "Деба" критик Жофруа. Позднее
Ф.-Б.Гофман издевался над "поклонниками германской Мельпомены". Противники
"Французской Музы" из числа либералов упрекали ее в том, что она больше
немецкая и английская, чем французская; что она предлагает мистицизм
народу, который всегда видел в мистицизме лишь предмет для шуток; что она
преподносит туманные оды нашей нации, которая по своему характеру склонна
ко всему позитивному; что "Муза" всерьез толкует с читателем-философом о
всяческих суевериях. Словом, дух XVIII века восстал против духа XIX века.
Во Французской Академии, которая по самому уж возрасту своих членов
зачастую идет против новшеств и которая в те времена защищала классицизм и
философию, господин Оже, постоянный секретарь Академии, в своей речи,
произнесенной на публичном ее заседании, метал громы и молнии против
содружества Арсенала, называл его еретической сектой в литературе: "Эта
секта создалась недавно и насчитывает еще мало открытых адептов; но они
молоды и горячи; преданность и энергия заменяют им силу и численность..."
Он призывал к порядку госпожу де Сталь за ее разграничение классицизма от
романтизма, "которое неведомо для всех литератур, раскалывает их;
проделывается такое разделение и в нашей литературе, которая о нем никогда
и не подозревала...". Он упрекал романтиков в желании разрушить правила,
на которых основаны французские поэзия и театр, и в том, что романтики
ненавидят веселость и находят поэзию только в страданиях. Впрочем, их
печаль чисто литературная, говорил Оже, не причиняющая никакого вреда их
прекрасному здоровью. Короче говоря, романтизм не связан с реальной
жизнью, это призрак, исчезающий, стоит только прикоснуться к нему.
Странно, что этот хулитель романтизма вскоре покончил с собой, как
романтический Вертер, но ведь никто не мог предвидеть его самоубийства, и
служителей "Французской Музы" смущали нападки Оже. "Наш великий Александр"
лелеял честолюбивую мечту попасть в Академию, да и другой Александр - Гиро
- тоже подумывал о доме на набережной Конти. Впрочем, они не считали себя
романтиками и все меньше понимали, что означает это слово. "Столько раз
давали определение романтизма, - говорил Эмиль Дешан, - что вопрос совсем
запутался, и я уж не стану усиливать эту путаницу новыми разъяснениями..."
Общим для всех этих молодых людей была защита таинственности, которую
отвергали и даже презирали философы XVIII века, бунт против холодной
поэзии времен Империи, стремление посвятить свое перо трону и алтарю. Было
ли это романтизмом? Право же, заявлял Поль Валери, "невозможно
задумываться серьезно над такими словами, как классицизм и романтизм: ведь
нельзя ни напиться пьяным, ни утолить жажду этикетками бутылок...".
Если Академия хочет во что бы то ни стало разбить литературу на два
лагеря, писал тогда в "Музе" Эмиль Дешан, "мы, со своей стороны, укажем
среди писателей всех наций, которых за последние двадцать лет именовали
романтиками, следующих лиц: Шатобриана, лорда Байрона, госпожу де Сталь,
Шиллера, Монти, де Местра, Гете, Томаса Мура, Вальтера Скотта, аббата де
Ламенне и т.д. и т.д.; после этих великих имен нам не подобает приводить
имена более молодых писателей. В другом лагере (выбирая литературные имена
в той же эпохе) мы увидим господ*** - оставляю пробел и предлагаю
классицистам заполнить его; яснее сказать не могу. А затем пусть решит
вопрос Европа или какой-нибудь ребенок".
Гюго, со своей стороны, ответил статьей "О лорде Байроне в связи с его
смертью":
"Нельзя после гильотин Робеспьера писать мадригалы в духе Дора, и не в
век Бонапарта можно продолжить Вольтера. Настоящая литература нашего
времени, та литература, деятели которой подвергаются остракизму, подобно
Аристиду... и в бурной атмосфере которой, несмотря на широкие и
рассчитанные гонения против нас, расцветают все таланты, как иные цветы
произрастают лишь в местах, овеваемых ветрами... эта литература не
отличается мягкими и бесстыдными повадками музы, которая воспевала
кардинала Дюбуа, льстила фаворитке Помпадур и оскорбляла память Жанны
д'Арк... Она не порождала дикой оргии песен во славу кровавой резни... Ее
воображение окрыляет вера. Она идет в ногу со своим временем, идет шагом
твердым и размеренным. Она полна серьезности, ее голос мелодичен и звучен.
Словом, она такова, какими должны быть чувства, общие для всей нации после
великих бедствий, - чувства печали, гордости и веры в Бога".
В статье есть фраза: "Мы не можем сделать так, чтобы прошлое стало
настоящим". Сказано прекрасно, однако "наш великий Александр" не сводил
глаз с дворца Мазарини и боялся постоянного секретаря. "Мы едва
осмеливаемся дышать при этом режиме литературного террора", - вздыхал
Молодой Моралист (Эмиль Дешан). Гиро и Рессегье готовы были из
солидарности с Тулузской академией прикрывать отступление Суме. Выход этой
группы из кружка не убил бы "Французской Музы", если бы среди остальных
членов содружества царило полное согласие. Но его не было. Статья о "Новых
поэтических думах" Ламартина, не то что враждебная, но сдержанная, имела
|
|
