него самого,  склонность  к  мрачной  фантастике.  Как  Байрон,  он  щедро
разбрасывал черепа, из которых его герои пили "морскую воду и человеческую
кровь". Он заявлял, что в Жантильи он будто бы работал в своей  башенке  в
обществе летучей мыши. Друзья Гюго не приняли эту книгу всерьез.  Ламартин
написал  ему  из  Сан-Пуана  8  июня  1823  года:  "Мы  перечитываем  ваши
восхитительные стихи и  вашего  ужасного  "Гана".  Скажу  мимоходом,  что,
по-моему, он чересчур ужасен;  смягчите  свою  палитру;  воображение,  как
лира, должно ласкать слух, вы ударяете по струнам слишком  сильно.  Говорю
эти слова, имея в виду ваше будущее, - ведь у вас оно есть, а у  меня  его
уже нет..." Желчный и  остроумный  Анри  де  Латуш  в  статье  "Отомщенные
классики" высмеял нового романиста:

   Беззвездная полночь, готический зал...
   Писатель-романтик собрату сказал:
   Прошу вас, ответьте, мосье, без стыда,
   По вкусу вам кровь и морская вода?
   Вы вешали брата? Смеясь от души,
   Внимали, как жертва стонала в тиши?
   Скажите, у вас не дрожала рука,
   Когда вы веревку снимали с крюка?..

   Действительно,  "Ган  Исландец"  был  "чересчур  ужасен",  как  говорил
Ламартин, и давал богатый материал для  пародий.  Но  какая  тут  энергия,
сколько фантазии! Шарль Нодье напечатал  в  газете  "Котидьен"  статью,  в
которой он выразил сожаление,  что  молодой  автор  романа  заставил  себя
изыскивать всякие уродства в жизни, отвратительные аномалии, но  вместе  с
тем признавал, что далеко не всякий писатель способен  начать  с  подобных
заблуждений. Нодье хвалил  бойкий,  живописный  слог  Гюго  и  тонкость  в
передаче некоторых чувств. Статья для молодого автора  упоительная,  когда
она подписана таким именем.
   Критик и романист Шарль Нодье был на двадцать два года старше Гюго,  он
прожил жизнь  весьма  странную.  Отец  его,  бывший  ораторианец,  стал  в
Безансоне  главой  революционеров,  однако  воспитание  своего  сына  этот
санкюлот доверил некоему "бывшему" - Жиро де Шантрану. Мальчик  бесконечно
много  читал,  увлекался  Амио,  Ронсаром,  Монтенем.   Читал   Гомера   в
подлиннике. Учитель прямо с листа переводил ему  Гете  и  Шекспира.  Нодье
женился в городе Доль на женщине "без недостатков и без  денег";  он  стал
библиотекарем  в  Безансоне,  затем  секретарем  совершенно   сумасшедшего
англичанина сэра  Герберта  Крофта  и,  наконец,  библиотекарем  в  городе
Лейбахе, в Иллирии, стране, откуда он привез множество сюжетов  для  своих
произведений - "Жан Сбогар", "Смарра", "Трильби,  или  Аргайльский  лесной
дух".
   Нодье был по натуре своей человек благожелательный и смелый. Он  чем-то
напоминал  Гофмана,  был  он  и  ботаником,  и  энтомологом,   художником,
путешественником и археологом, без ума влюбленным в готику. Он  знал  все.
Поступив  в  "Деба",  а  затем  в  "Котидьен",  он   поддерживал   молодых
литераторов как товарищ, затем как старший брат;  постепенно  он  приобрел
большой вес. Гюго побежал на улицу Прованс поблагодарить его за  статью  о
"Гане  Исландце"  и  не  застал  дома.  На  следующий  день  Нодье  ("Лицо
угловатое, глаза живые и  усталые,  облик  фантастический  и  задумчивый")
пришел к супругам Гюго, которые пригласили его  с  женой  и  дочерью  Мари
(двенадцатилетней  девочкой,  отличавшейся,  однако,  чуткостью   взрослой
женщины). Это было началом искренней дружбы.
   Альфред де Виньи расхвалил "Гана Исландца": "Друг мой, говорю вам  -  и
вы уже сотый человек, которому я это говорю, хоть и живу в Орлеане,  -  вы
создали прекрасное и  долговечное  произведение...  Вы  стали  во  Франции
основоположником романа в духе Вальтера Скотта... Сделайте еще  один  шаг:
натурализуйте  гениальный  вымысел,  для  которого  вы  избрали  Норвегию,
измените имена и декорации, и мы возгордимся еще больше, чем  шотландцы...
Все в романе полно неослабного, животрепещущего интереса; я  перевел  дух,
только когда прочел последнее слово. Благодарю вас от имени Франции..."  В
этом же письме Виньи говорил о своих "сердечных  горестях"  и  доверил  их
Гюго: оказывается, он  влюбился  в  Дельфину  Гэ.  Любовь  была  взаимной.
Дельфина не осталась равнодушна  к  "самому  обаятельному  из  всех",  как
говорила ее мать, Софи Гэ. Но графиня де Виньи полагала, что сын ее должен
жениться на богатой, чтобы восстановить положение  разорившейся  семьи,  и
она наложила свое вето. Виньи с грустью подчинился,  смирилась  с  этим  и
Дельфина.
   Отношения с генералом Гюго становились все более родственными.  Отец  с
сыном  переписывались  по  поводу  Эжена,  затем  по  поводу   выраженного
Леопольдом Гюго желания, чтобы его вновь зачислили в армию  и  повысили  в
чине. Виктор занялся этим делом и говорил даже, что надеется выхлопотать у
Шатобриана посольский пост для генерала. Он оказал  также  покровительство
отцу в отношении  его  "Мемуаров"  и  добился,  что  книгоиздатель  Лавока
напечатал их. Материальные интересы оказались полезны для усиления  добрых
чувств. У генерала Гюго было две цели: найти опору в сыне,  пользовавшемся
высокими милостями, а кроме того, заставить детей признать  новую  госпожу
Гюго, которая, как  он  говорил,  была  "второй  матерью  для  всех  вас".
Действительно, когда Адель в тяжелых родах произвела на свет первого  сына
и "бедный ангелочек", казалось,  вот-вот  зачахнет,  генерал  Гюго  и  его