[Виктор Гюго, "О, будь вы молоды..." ("Осенние листья")]

   Бросим последний взгляд на молодого человека с высоким лбом, на  юношу,
исполненного "опасной девственности", с которым мы  расстаемся  на  пороге
спальни новобрачных. Этот прекрасный рыцарь, вступающий в жизнь,  верит  в
свои силы. Он ждет славы и нисколько не сомневается, что  слава  придет  к
нему, хотя ему только еще двадцать лет и он уже не раз  испытывал  чувство
отчаяния. "Как это называется, - говорит один из персонажей Жана Жироду, -
когда день встает такой вот, как  сегодня,  и  когда  все  испорчено,  все
разграблено, а ты все-таки дышишь воздухом, и когда  все  потеряно,  когда
город горит, невиновные убивают друг друга, но  и  преступные  агонизируют
при свете занимающегося дня?" И нищий  отвечает:  "Этому  дано  прекрасное
имя, жена Нарсеса. Это называется зарей..."
   Как же называется то время, когда чувства пылают,  а  сердце  исполнено
чистотой; когда гений вот-вот вырвется наружу, но никто еще не постиг его;
когда человек чувствует себя сильнее всего мира, но еще не может  доказать
ему свою силу, когда в  едва  начавшейся  жизни  уже  столько  трагических
воспоминаний, а сердце поет в груди; когда человек  так  нетерпелив  и  то
впадает в отчаяние, то преисполнен надежды? У всего этого прекрасное  имя,
жена Виктора Гюго, - это называется молодостью.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧАС ТОРЖЕСТВА


1. ПОСЛЕ СВАДЬБЫ

   Надо только жить; видеть все как
   оно есть, а то и совсем наоборот.
   Сент-Бев

   "Утром после свадьбы новобрачных не тревожат, оберегая  покой  упоенных
друг другом  счастливцев  и  отчасти  их  поздний  сон..."  [Виктор  Гюго,
"Отверженные"]
   У Адели и Виктора Гюго не было этого спокойного пробуждения. Рано утром
взволнованный Бискара постучался в дверь их спальни: состояние Эжена  было
ужасным. Виктор поспешно собрался, последовал за своим  другом  и  "застал
своего бедного товарища детских лет в горячечном бреду". Эжен зажег у себя
в комнате все свечи, как на свадьбе, и рубил мебель  саблей.  Целый  месяц
Адель и Виктор Гюго,  Поль  Фуше  и  кузен  Требюше,  сменяя  друг  друга,
ухаживали за ним. Пришлось  уведомить  отца,  и  генерал  тотчас  совершил
путешествие из Блуа в Париж. "Он не приехал порадоваться счастью, он хотел
быть участником горя".  Виктор  и  Адель  приветливо  встретили  "дорогого
папу", которому они были  обязаны  своим  браком.  "Как  иней  на  солнце,
исчезла  у  сына  горькая  обида  в  лучах  доброты  этого   превосходного
человека..."
   Отцу было тяжело слышать безумный бред красавца сына, которого он видел
в Корсике и в  Италии  пухленьким  и  веселым  малышом,  потом  в  Мадриде
многообещающим учеником коллежа. Он решил -  и  это  делает  ему  честь  -
увезти его с собой в Блуа; там к Эжену как  будто  вернулся  на  некоторое
время рассудок, и он  даже  написал  Виктору,  поздравил  молодую  чету  и
пожелал ей счастья. Он говорил в этом письме, что отец и "мачеха,  госпожа
Гюго"  очень  добры  к  нему.  Увы!  Случился   новый   припадок   буйного
помешательства, такой серьезный, что больного пришлось отвезти  обратно  в
Париж и поместить в лечебницу доктора Эскироля. Туда нужно было платить по
четыреста франков в месяц, такой  возможности  у  семьи  не  было.  Виктор
выхлопотал, чтобы его брата поместили за  казенный  счет  в  Сен-Морис,  к
доктору Руайе-Коллару. Врачи находили, что больной  неизлечим.  Несчастный
Эжен стал чем-то вроде живого трупа. Братья редко навещали его.

   Эжен Гюго - Виктору, 12 декабря 1823 года:
   "Вот я здесь уже семь месяцев, а ты был у меня только один раз, а  брат
Абель - два раза... Но ведь  должно  же  быть  у  тебя  некоторое  желание
увидеться со мною, и тебе не трудно было бы удовлетворить его..."

   Эти слова - такой трагический упрек.
   Ужасная судьба брата была для Виктора Гюго постоянной причиной печали и
смутных укоров совести. Уж не  он  ли,  восторжествовав  над  Эженом  и  в
поэзии, и в любви, довел его до отчаяния? Он не совершил ни  преступления,
ни греха против  несчастного,  и  все  же  тема  -  братья-враги  -  стала
неотвязно преследовать его. Она возникала во всех формах - в  драматургии,
в поэзии, в романе. Иногда Каин назывался Сатаной, иногда Клодом Фролло  -
в "Соборе Парижской Богоматери", Иовом в "Бургграфах"; иногда он появлялся
под своим настоящим именем,  как,  например,  в  "Совести"  или  в  "Конце
Сатаны". А то, что второй  брат  носил  имя  Абель  (Авель),  быть  может,
укрепляло эту навязчивую  мысль.  А  ведь  сам  Виктор  не  сделал  ничего
дурного, уж скорее Эжен, мучимый ревностью, играл  в  отношении  его  роль
Каина. Но всегда  Виктор  видел  в  своих  кошмарах  заживо  погребенного,