| |
замечаний и уклончивых отговорок. Это целостное произведение поражает
своим величием, идеями справедливости, высокого милосердия, оно
возвышается над всем и непреодолимо захватывает читателей".
Полный триумф. Лакруа, уплативший за роман триста тысяч франков,
получил на его издания в течение 1862-1868 годов пятьсот семнадцать тысяч
франков чистого дохода. В честь "Отверженных" в Брюсселе был устроен
банкет.
Критика отнеслась к роману менее восторженно. Политические страсти
наложили свой отпечаток на характер суждений. Кювелье-Фери поносил Гюго
как "первого демагога Франции". Барбе д'Орвильи говорил о "нудной
софистике", называл Гюго "скучным, изуродованным Поль де Коком". Как и
следовало ожидать, друзья из среды писателей - Жюль Жанен, Поль де
Сен-Виктор, Нефцер, Луи Ульбах, Шерер, Жюль Кларети - отнеслись к роману с
исключительной теплотой. Ламартин выразился осторожно.
"Мой дорогой, прославленный друг, - писал он Виктору Гюго, - я был
поражен и изумлен талантом, ставшим более великим, нежели сама природа.
Это побуждало меня написать о вас и о вашей книге. Но затем я стал
колебаться, - из-за различия наших взглядов, но отнюдь не наших сердец.
Опасаюсь обидеть вас, сурово осудив эгалитарный социализм, детище
противоестественных систем. Итак, я не решаюсь говорить и сообщаю вам: я
не буду писать о вас в моих "Литературных беседах", пока вы определенно не
скажете мне: "За исключением сердца, отдаю на растерзание Ламартину мою
систему". Не требую никакой учтивости в вашем ответе... Думайте лишь о
себе..."
Гюго предоставил ему полную свободу, и Ламартин написал очень резкую
статью. Похвалы писателю, грубые выпады против философа.
"Это опасная книга... Самое убийственное и самое жестокое чувство,
которое можно вселить в сердца широкой публики, - это стремление к
несбыточному".
Уязвленный Гюго заметил: "Лебедь попытался укусить". Бодлер опубликовал
в "Ле Бульвар" лицемерную статью об этом романе, назвав его "назидательным
и, значит, полезным", но признался своей матери, что он солгал, воздавая
похвалу этой "гнусной и нелепой книге... Семейство Гюго и его ученики
вызывают во мне ужас". "Религия прогресса" приводила Бодлера в ярость. Он
восхищался Гюго-поэтом, но когда получил от Гюго письмо, где говорилось:
"Вперед! - в этом слове суть Прогресса, это также лозунг Искусства. В нем
заключена вся сущность Поэзии", - то такие прописные истины вызывали у
него, "смотря по настроению, то улыбку, то досаду".
Ныне время вынесло свой приговор: во всем мире "Отверженные" признаны
одним из великих творений человеческого разума. Жан Вальжан, епископ
Мириэль, Жавер, Фантина, госпожа Тенардье, Мариус, Козетта заняли свое
место в немногочисленной группе героев мирового романа рядом со стариком
Гранде, госпожой Бовари, Оливером Твистом, Наташей Ростовой, братьями
Карамазовыми, Сваном и Шарлюсом. Киноэкран завладел этим романом, и
поэтому герои Гюго стали известны почти всем. Почему же так случилось?
Разве книга лишена недостатков? Разве Флобер и Бодлер ошибались, сказав:
"Человеческих существ там нет"?
В самом деле, в романе перед нами предстают исключительные человеческие
натуры, одни выше чем человеческие существа по своему милосердию или
любви, другие ниже - по своей жестокости и низости. Но в искусстве уроды
живут долгой жизнью, если они прекрасные уроды. Гюго имел склонность к
исключительному, театральному, гигантскому. Этого было бы мало для того,
чтобы создать шедевр. Однако его преувеличения оправданны, так как герои
наделены благородными и подлинными чувствами. Гюго непритворно восхищался
Мириэлем, он непритворно любил Жана Вальжана. Он ужасался, но вполне
искренне уважал Жавера. Искренность автора, масштабность образов -
превосходное сочетание для романтического искусства. В "Отверженных" было
достаточно жизненной правды, чтобы придать роману необходимое
правдоподобие. Роман не только изобиловал элементами реальной жизни, но и
исторический материал играл в нем важную роль. Виктор Гюго пережил
Империю, Реставрацию, революцию 1830 года. Зорким взором реалиста он
замечал тайные пружины, руководившие событиями и людьми. Перечитайте главу
о 1817 годе или "Несколько страниц истории" - о революции 1830 года. Мысль
здесь равноценна стилю. Гюго справедливо говорит, что Реставрация
"воображала, будто она сильна, так как Империя исчезла перед нею, словно
театральная декорация. Ей было невдомек, что и сама она появилась таким же
образом. Она не видела, что находится в тех же руках, которые убрали прочь
Наполеона..." [Виктор Гюго, "Отверженные"]. Портрет Луи-Филиппа,
беспристрастный и почти сочувственный, написан прекрасно, как страница
прозы Ретца или Сен-Симона.
Современные критики, как это и предвидел издатель, упрекали автора за
то, что в романе много отступлений. "Много философских рассуждений,
замедляющих повествование", - говорили они. Враждебно настроенный Барбе
д'Орвильи тем не менее признавал, что он невольно восхищался картиной
сражения при Ватерлоо, "полной лиризма, свойственного господину Гюго,
|
|
