консула, не действителен во Франции, что этот человек нам не подходит и мы
добились, чтобы брак был расторгнут. Мы с  Виктором  уже  начали  говорить
здесь таким образом. Через полгода Адель возвратится в "Отвиль"; теперь ее
будут называть не мадемуазель, а мадам Адель, вот и все. Она уже  в  таком
возрасте, когда можно быть дамой, а не барышней, и нам незачем  давать  по
этому поводу какие-либо объяснения...  Пусть  только  она  освободится  от
этого скверного человека, пусть вернется, - остальное я беру на себя.  Она
все забудет, она выздоровеет. Бедное  дитя,  она  еще  не  знала  в  жизни
счастья. Теперь для этого наступило время. В ее честь  я  буду  устраивать
празднества в "Отвиль-Хауз". Я приглашу на них интереснейших  людей.  Буду
посвящать Адели свои книги. Я увенчаю ею свою  старость.  Я  прославлю  ее
изгнание, я возмещу ей все. Если какой-то  проходимец  может  обесчестить,
Виктор Гюго сможет прославить! А потом, когда она исцелится и  повеселеет,
мы  выдадим  ее  замуж  за  достойного  человека.  И   забудем   об   этом
солдафоне..."

   "Солдафон" стал оправдываться,  заявил,  что  он  "никогда  не  нарушал
принципов чести, никогда не внушал несбыточных  надежд  мадемуазель  Гюго,
никогда не просил ее руки" и что в Галифаксе  он  отказался  встретится  с
нею. Дважды через третье лицо он умолял ее вернуться домой. Чтобы у нее не
оставалось никаких  иллюзий,  он  даже  проехал  в  экипаже  перед  окнами
затворницы  вместе  с  миссис  Пинсон.  Но  Адель  отказывалась   покинуть
Галифакс, и дело кончилось тем, что  она  уверовала  в  свое  воображаемое
замужество: дни и ночи ждала прихода супруга.
   Так как она захватила с  собой  лишь  свои  драгоценности,  Гюго  решил
предоставить ей небольшой  пенсион:  сто  пятьдесят  франков  в  месяц.  В
течение нескольких лет Адель аккуратно расписывалась в получении пенсиона.
Она не хотела, чтобы  ее  разыскивали,  почти  ничего  не  тратила,  и  ей
"нравилась эта спокойная жизнь"; она верила, что ее мечты сбылись, в  этом
и заключалось  ее  своеобразное  безумие.  Трижды  она  сообщала  о  своем
возвращении, а затем снова откладывала отъезд sine die [на  неопределенное
время (лат.)]. В глазах своей семьи она превратилась в  страшный,  далекий
призрак, тайна которого напоминала им о других семейных трагедиях.
   Шарль Гюго, похожий на своего деда,  генерала  Гюго,  жизнерадостный  и
чувственный человек, не мог больше переносить жизнь на Гернси, где  легкие
победы над женщинами были редки и где патриарх захватил себе все охотничьи
угодья. С 1862 года он объявил о "своем отделении". В этом году положенный
ему отпуск заканчивался в октябре, но вместо возвращения на Гернси он,  не
предупредив отца, поселился в Париже.

   Виктор Гюго - госпоже Гюго:
   "Шарль напрасно  действует  против  моей  воли  и  становится,  как  ты
выражаешься, фрондером".

   Госпожа Гюго - Виктору Гюго:
   "Дорогой друг, позавчера Шарль сказал мне: "Я очень люблю отца и  боюсь
его огорчить, но я желал бы, чтоб он понял меня,  -  ведь  мне  необходимо
переменить обстановку"..."

   Достигнув тридцатишестилетнего возраста, Шарль обвинил  своего  отца  в
том, что он "установил над сыном  почти  полицейский  надзор".  Обвинитель
даже осмелился направить ему список своих обид.

   Виктор Гюго - Шарлю Гюго, 25 февраля 1862 года. Конфиденциально:
   "Дорогой мой сын, твою ноту мы получили, мы читали  ее  всей  семьей  -
мать, Виктор и я, и ничего не могли понять. Дорогое мое  дитя,  выкинь  из
головы чудовищную фантасмагорию о шпионаже, недостойную и тебя и нас.  Все
перечисленные тобою факты, на которые ты жалуешься, - полнейшая  для  меня
неожиданность... Мне очень хочется, чтобы  ты  изгнал  смешной  и  нелепый
призрак "отцовской полиции", якобы окружающей  тебя.  Я  люблю  тебя  всем
сердцем, я полон заботы о тебе, жизнь моя принадлежит тебе... Я так занят,
что у меня нет ни одной лишней минуты. Я  прервал  свою  работу  лишь  для
того, чтобы наспех написать тебе несколько слов. Скоро к тебе приедет мама
и проведет с тобой целый месяц. Я завидую ей..."

   В конце 1864 года Шарль уехал из Парижа, чтобы обосноваться в Брюсселе.
17  октября  1865  года  он  венчался  в  церкви  Сент-Иоссе-тен-Нооде  на
крестнице   Жюля   Симона   -   Алисе   Леаэн,   хорошенькой   и   кроткой
восемнадцатилетней девушке. Она была сирота и воспитывалась у своего  дяди
по матери, Виктора Буа, известного инженера и строителя железных дорог.
   Франсуа-Виктор, неустанно трудившийся над  переводом  полного  собрания
сочинений Шекспира, скучал меньше, чем другие, и он остался  бы  со  своим
отцом,  если  бы  внезапное  горе  не  заставило  его  поспешно   покинуть
англо-нормандский остров. Он уже давно был помолвлен с  молодой  девушкой,
уроженкой Гернси, Эмили Патрон, дочерью архитектора, который работал и для
Виктора Гюго; последний одобрял этот брак. К несчастью, Эмили была  больна
чахоткой.  Незадолго  до  свадьбы  она  стала  таять  на  глазах,  болезнь
прогрессировала со страшной быстротой. Гюго пришел навестить больную.  Она
сказала с улыбкой: "Мне не хочется умирать..." Но 14 января 1865 года  она
умерла, и скорбь Франсуа-Виктора была  так  велика,  что  испуганный  отец