| |
Кровавая пропасть пролегла между рабочими и буржуазией.
Потребовалось всего четыре месяца, чтобы соткать саван для февральской
революции. Национальное собрание приняло декрет, в котором отмечались
огромные заслуги Кавеньяка перед родиной, - тут понятие "родина" оказалось
весьма ограниченным. Все были убеждены, что генерал Кавеньяк займет пост
президента, - все, за исключением Ламартина, который наивно полагал, что
если выборы будут всеобщими, то президентом изберут его самого. Для Гюго
наступил мучительный, полный тревожных раздумий период жизни. Пройдя в
депутаты при поддержке улицы Пуатье, он должен был голосовать за
Кавеньяка, которого он решительно осуждал. "Господа генералы, - отмечает
Гюго, - которые теперь управляют страной, и даже слишком сурово управляют,
хотят стяжать себе славу ценой удушения свободы. Лучше бы они проявили
побольше усердия в борьбе с австрийцами... Я не доверяю осадному
положению. Осадное положение - это начало государственных переворотов".
Вопреки распространившимся слухам дом Гюго был спасен от огня, но его
семья, напуганная восстанием, не захотела далее оставаться на Королевской
площади (переименованной после февраля в Вогезскую площадь). Гюго вынужден
был снять квартиру в доме N_5 на улице д'Исли, в квартале Мадлен. Адель
жаловалась, что она "погибает от невыносимого шума и дыма". Фортюне Гамлен
и Леони д'Онэ, проживавшие на солнечных склонах Монмартра, с восторгом
говорили о тишине, царившей на их улицах, где росла трава и цвели сады.
Они подыскали для Гюго превосходный особняк на улице Тур-д'Овернь, дом
N_37. Вся семья поэта переселилась туда 13 октября, это была пятница;
после того как сняли зеркало с камина, на стене обнаружили написанную
углем цифру 13. Плохие приметы.
Последующие события подтвердили это недоброе предзнаменование. Все
складывалось плохо. Национальное собрание выработало нелепую конституцию.
"Будущее страны мыслилось так: Франция, управляемая только Собранием, то
есть океан, управляемый ураганом... Что ни день, то выборы, время будет
проходить в сплошных заседаниях..." Во главе правительства - Кавеньяк, на
словах республиканец, в действительности жестокий диктатор, тупой рубака.
Что же делать? Что придумать? Гюго, глава семьи, получавший ренту,
оказался в трудном положении: поэт и друг несчастных, он должен был
защищать личные интересы имущих, он презирал разжиревших "бургграфов",
которые его окружали, с иронией отзывался об одержанной ими опасной
победе:
Судачат так и сяк, за рюмкой Кло-Вужо,
О бунтах, о Бланки, Альбере, Кавеньяке и Бюжо,
Смеются...
К чему им размышлять о каждом бедняке,
Который с февраля на нищенском пайке,
Все так же бедствует и спину гнет опять,
Чтоб как-то прокормить свою старуху мать
[Виктор Гюго, "Политика" ("Океан")].
Его недовольство резко выразилось в протесте против мероприятий
правительства, преследовавших цель удушения свободы печати.
Премьер-министр Кавеньяк запретил одиннадцать периодических изданий и
приказал арестовать Эмиля Жирардена. Генерал весьма враждебно воспринял
речь Гюго в Учредительном собрании. Сразу ухудшились отношения между ними.
Но к тому времени даже представителям улицы Пуатье их "спаситель" казался
невыносимым. Если простой люд называл его Кавеньяк-мясник, то аристократы
видели в нем противника интересов имущих классов. "Кавеньяк? Плот? -
объяснял Монталамбер. - Нет, это прогнившая доска". Бальзак издевался:
"Что касается Кавеньяка, так он просто олух... унтер-офицер, только и
всего".
Гюго в палате представителей сделал генералу запрос: "Позвольте мне,
мыслителю, сказать вам, представителю власти..." Палата зашумела. Все они
претендовали на роль мыслителей. Члены Собрания - люди обидчивые. Что-либо
разъяснить им, не вызвав их раздражения, - искусство трудное, а Гюго этим
не владел.
Он, конечно, сознавал слабость своей позиции, ибо в июле 1848 года
пожелал воспользоваться другим способом воздействия на общественное
мнение, основав газету "Эвенман". Он хотел превратить эту газету также в
"орган мысли". В передовой статье первого номера подчеркивалось решающее
значение социальных идей, но вместе с тем умалялась роль реальных фактов.
Это означало забвение того, что факты и для мыслителей - упрямая вещь. В
каждом номере эпиграфом служили слова: "Страстная ненависть к анархии,
нежная и глубокая любовь к народу". Новому органу печати большую
практическую помощь оказал Жирарден, не питавший никакой вражды к своему
новому собрату. Банкир Шарль Малер и в особенности ювелир Фроман Мерис
предоставили основателям деньги. Виктор Гюго в особом письме пожелал
газете успеха. Но отказывался писать статьи для нее, даже оказывать
влияние на то, что в газете писалось. Но никто этому не верил. В редакцию
входили члены его семьи и его друзья: сыновья Гюго - Шарль и
Франсуа-Виктор; Шарль - тучный, "натура необычайно мягкая", Франсуа-Виктор
- денди, любивший покутить; ученики поэта - Поль Мерис и Огюст Вакери.
Вакери только что поставил в театре "Одеон" драму в стихах "Трагальдабас",
|
|
