| |
отправился ужинать к божественной Алисе Ози, недавно ставшей любовницей
художника Шасерьо, который обожал ее, хотя она его всячески мучила. "На
ней было жемчужное колье и красная кашемировая шаль удивительной красоты".
В присутствии своего любовника она приоткрыла корсаж для того, чтобы
показать Гюго "очаровательную грудь, прекрасную грудь, какую воспевают
поэты и покупают банкиры". Затем она уперлась каблучком в стол и подняла
платье, так что стала видна до самой подвязки прелестнейшая в мире ножка в
прозрачном шелковом чулке. Шасерьо чуть не упал в обморок. В книге
"Увиденное" Виктор Гюго набросал темпераментную сцену под названием "С
натуры", где Шасерьо назван Серьо, Алиса Ози - Зубири. А тем временем на
бульваре Капуцинок происходила перестрелка, мятеж превращался в революцию.
Когда Гюго поздно вечером возвратился домой, под аркадами домов,
окружавших Королевскую площадь, находился в засаде целый батальон. Во
мраке смутно мерцали штыки. На следующее утро, 24 февраля, он наблюдал со
своего балкона толпу, окружавшую здание мэрии. Мэр округа Эрнесто Моро
пригласил его к себе и рассказал о резне, происходившей на бульваре
Капуцинок. Всюду воздвигались баррикады. В восемь часов тридцать минут
утра, после того как пробил барабан, мэр объявил, что министерство Гизо
пало и что Одилон Барро, сторонник реформы, взял власть в свои руки. На
Королевской площади провозглашали: "Да здравствует реформа!", но на
площади Бастилии, где Моро повторил свое сообщение, его шляпу прострелила
пуля. Вместе с мэром Гюго, отважный пловец, бросился в море людское и
добрался до Бурбонского дворца, где Тьер с едким сарказмом сообщил ему,
что палата распущена, король отрекся от престола, а герцогиня Орлеанская
провозглашена регентшей. "О, волна все поднимается, поднимается,
поднимается!" - со сдержанной радостью повторял маленький Тьер, которого
падение Гизо вознаграждало за все. Он горячо убеждал Гюго и мэра VIII
округа, что надо отправиться в министерство внутренних дел к Одилону Барро
и договориться с ним: "Ваш квартал (Сент-Антуанское предместье) может
иметь в данный момент решающее значение".
Все происходило так, как представлял себе Гюго. Одилон Барро вел себя с
обычной своей вялостью и, хотя стоял засунув руку за отворот сюртука,
подражая Наполеону, не проявил его решимости. Регентство?
- Да, конечно, - сказал Барро, - но будет ли оно санкционировано
парламентом? Нужно, - продолжал он, - чтобы герцогиня Орлеанская привезла
графа Парижского в палату депутатов.
- Палата распущена, - ответил Гюго, - если герцогиня и должна
куда-нибудь направиться, то в ратушу.
С этой целью Гюго и мэр поспешили в Тюильри, чтобы уговорить Елену
Орлеанскую. Но, к их сожалению, она уже направилась в здание палаты.
Они быстро возвратились на Королевскую площадь, чтобы объявить там об
учреждении регентства. Именно Гюго с балкона мэрии объявил толпе о том,
что король отрекся от престола (бурные аплодисменты) и что герцогиня
Орлеанская провозглашена регентшей (глухой ропот).
- Теперь я должен, - сказал Гюго, - пойти на площадь Бастилии, объявить
там об этом событии.
Мэр был обескуражен:
- Вы же видите, что это бесполезно, - регентство не вызвало
одобрения... На площади Бастилии вы встретите революционно настроенных
людей предместья, быть может, они отнесутся к вам враждебно.
Гюго ответил, что он обещал это Барро и сдержит свое слово. С помощью
двух офицеров Национальной гвардии он поднялся на подмостки, окружавшие
Июльскую колонну. Как и предвидел мэр, сообщение встретили враждебно.
- Нет! Нет! Никакого регентства! Долой Бурбонов!
Один "блузник" прицелился в него и воскликнул:
- Долой пэра Франции!
Гюго отвечал довольно красноречиво, но допустил промах, сказав, что
конституционная монархия совместима с принципами свободы:
- Вот, например, королева Виктория в Англии...
- Мы французы, - кричали ему, - не надо нам никакого регентства!
Он еще не сдавался, но игра была проиграна. Поэтом, державшим сейчас в
своих руках Париж, был теперь не Виктор Гюго, а Ламартин, имя которого
стало популярным благодаря его книге "История жирондистов" и который
"озарил гильотину лучом своей серебряной луны". Ламартин же, когда ему
предложили высказаться за или против регентства, поразмыслив мгновение,
высказался в пользу Республики. Обращение, которое подписали после него
Ледрю-Роллен, Гарнье-Пажес, Кремье, Мари и Дюпон де л'Эр, определило
будущее страны. Решилась судьба народа. Жребий был брошен. Гюго был не
очень доволен. Заменить Луи-Филиппа, которому недоставало широты
кругозора, но не образованности и ума, "напуганным стариком Дюпоном", -
подобная операция казалась ему неудачной. Он вспоминал рассказы своей
матери и боялся, что Республика станет анархией. Но во временном
правительстве были Ламартин и Араго, которых он уважал, и на следующий
день, утром 25 февраля, его охватило непреодолимое желание пойти в ратушу
и вновь броситься в бурлящее море народа. Ранним утром он отправился туда
со своим младшим сыном, Франсуа-Виктором. Возвышенный созерцатель, он
любил гул народной толпы, напоминавший ему шум морского прибоя. Город, как
ему казалось, приобрел радостный вид. Оживленная толпа со знаменами и
барабанами распевала "Марсельезу" и "Умрем за родину".
На площади Ратуши шумная ватага остановила его, но командиром
|
|
