| |
Вы оба наконец достигли цели правой,
Достигли вопреки всем козням темных сил:
Наполеон в Париж вернулся вновь со славой,
И в Академию Виктор Гюго вступил.
Жюльетту очень огорчала пятая попытка Гюго выставить свою кандидатуру:
"Ах, как бы я хотела, чтобы не было ни Академии, ни театров, ни
издательств, пусть бы на свете были только большие дороги, дилижансы,
постоялые дворы и обожающие друг друга Жужу и Тото..." Но в вечер избрания
она бросилась к нему в объятия: "Здравствуй, мой Тото! Здравствуй, мой
академик, славой насыщенный, но еще не пресыщенный..."
Ко дню его приема в Академию она заказала себе красивое платье (сам
новоизбранный возил ее к портнихе на примерки, так как Жюльетта не имела
права бывать где-нибудь одна); она так боялась опоздать на заседание, что
приехала на набережную Конти задолго до того, как туда явился наряд
охранителей порядка. Сутолока была невиданная. В публике называли госпожу
Жирарден, госпожу Луизу Колле, госпожу Тьер, многих актрис; с особым
интересом указывали на Адель и Жюльетту. Впервые за десять лет в Академию
пожаловали принцы. Герцога и герцогиню Орлеанских (она была очень хороша в
белой шляпке, отделанной бледными розами) встретил у дверей Дворца
Мазарини постоянный секретарь Академии - Вильмен. "Мне кажется, - сказал
он, - что вы, ваше высочество, и ваша супруга в первый раз посетили
Академию?" Наследник престола ответил: "В первый, но, надеюсь, не в
последний раз".
Появление Гюго было величественным. Темные, гладко причесанные волосы
открывали его высокий пирамидальный лоб и спускались валиком на воротник с
зеленым шитьем. Глубоко сидящие маленькие черные глаза блестели от
сдержанной радости. Первая его улыбка была обращена к Жюльетте, та едва не
лишилась чувств, увидев, как он входит, бледный и взволнованный: "Спасибо,
мой обожаемый, спасибо за то, что ты подумал о бедной женщине, которая
любит тебя, подумал о ней в такую важную, можно было бы сказать,
решительную минуту; о если бы люди, собравшиеся там, не были в большинстве
своем мерзкими кретинами и гнусными негодяями..." Затворница была
счастлива видеть, что на скамьях сидят "все мои дорогие малютки:
прелестная Дидина, очаровательный Шарль и мой милый маленький Тото,
похожий на другого Тото, который был бледен и казался больным..."
Речь Гюго всех удивила. Минут двадцать он говорил о Наполеоне, воздал
хвалу Конвенту, хвалу - монархии и младшей ветви династии Бурбонов, воздал
хвалу Франции, которая "дает направление мыслям во всем мире", восхвалил
Академию: "Вы один из главных центров духовной власти", похвалил своего
предшественника Лемерсье в нескольких общих фразах, а в заключение
восславил Мальзерба, человека просвещенного, выдающегося министра,
достойного гражданина. "Почему Мальзерба?" - спрашивала разочарованная
публика. Посвященные давали такой же ответ, как Сент-Бев: "Хитрость, шитая
белыми нитками", или как Шарль Маньен; "Разгадка тут - звание пэра и пост
министра". Сент-Бев занес в свою записную книжку: "Гюго! Пришел на смену
Лемерсье, а вид такой, будто наследует Наполеону". Исполняющий обязанности
президента Нарсисс-Ашиль де Сальванди, историк и политический деятель, о
котором Тьер говорил, что он "важничает и распускает хвост, как павлин",
не поскупился на традиционные стрелы, которыми уязвляют нового академика.
Жюльетта нашла, что Сальванди - "безобразный, краснорожий, спесивый,
угрюмый грубиян". Начало его речи было ироническим:
"Древние, для того чтобы восторжествовать, окружали себя изображениями
своих предков. Наполеон, Сийес, Мальзерб не ваши предки, сударь. У вас
другие предки, не менее знаменитые, - Жан-Батист Руссо, Клеман Маро,
Пиндар и создатель псалмов царь Давид. Мы здесь не знаем более прекрасной
родословной".
Гюго говорил, что Наполеон назначил бы Корнеля министром, живи он в его
время.
"Нет, нет! - парировал Сальванди. - У нас было бы меньше бессмертных
драм; а можно ли иметь уверенность, что у нас было бы одним великим
министром больше? Мы вам очень благодарны, что вы мужественно защищали
свое призвание поэта против всех соблазнов политического честолюбия..."
Ехидные слова - поскольку всем было известно политическое честолюбие
человека, к которому Сальванди их обращал. Преданная Жюльетта возмущалась
"завистливой неуклюжестью" его ответной речи, но сохранила чудесное
воспоминание о первых, волнующих минутах заседания: "С того мгновения, как
ты вошел в зал Академии, на меня нахлынуло и не покидало меня чудесное,
сладкое чувство, что-то среднее между опьянением и экстазом, словно мне
было небесное видение и предо мною явился сам Бог во всем своем величии,
во всей красоте своей, во всем великолепии и славе своей..." Но у публики,
чуждой восторгам влюбленной женщины, господин Сальванди имел большой
успех.
Сохранилось любопытное письмо Виктора Гюго к Сальванди. После заседания
президент сказал новому академику, что король недоволен, зачем Гюго назвал
|
|
