мог бы научить его, что подобные обещания никогда не сдерживаются, он каждый 
раз 
верил. Но лишь только он приезжал отдыхать, как его просили прочитать десяток 
лекций (это ведь будет так полезно для студентов), побывать в нескольких 
клиниках (больные будут так рады) и выступить по радио. Из любезности и "чтобы 
доставить удовольствие" он соглашался на все, и у него не оставалось ни одной 
свободной минуты.

Во время поездки в Америку Амалия, находясь все время рядом с ним, обнаружила, 
что за границей он менее застенчив, чем обычно. В Англии его чрезмерная 
сдержанность, казалось, была вызвана опасением встретить неблагожелательную 
реакцию у окружающих. Прекрасная улыбка, которую она заметила в тот день, когда 

познакомилась с ним, это единственное окно в его скрытый внутренний мир, теперь 

почти не сходила с его лица.

Его чудесное настроение редко омрачалось. Но некоторые вещи все же его 
возмущали. Он был беспредельно скромен, но не переносил, когда к нему проявляли 

неуважение, даже если это получалось непреднамеренно. В таких случаях он ничего 

не говорил, слегка краснел, взгляд его становился ледяным и выражал глубокое и 
беспощадное презрение.

Они приплыли в Англию на "Куин Элизабет". Оба были счастливы, что вернулись в 
лабораторию. Руководство Институтом было по-прежнему сопряжено с разными 
трудными проблемами. В связи с новым законом о здравоохранении возникла 
необходимость слиться с Медицинской школой или войти в министерство 
здравоохранения. Флеминг, как некогда Райт, боялся, что при этом слиянии 
Институт потеряет свою автономию. Упорство Флеминга, его настойчивое стремление 

сохранить хотя бы некоторую независимость выводило из себя дирекцию Сент-Мэри, 
но он был уверен в своей правоте и не уступал. В конце концов было найдено 
компромиссное решение: Институт Райта-Флеминга объединялся с Медицинской школой,
 
частично сохраняя автономию.

Амалия слегка переоборудовала квартиру на Данверс-стрит, и они жили там. Утром 
Флеминги уезжали в Институт, где оба работали; вечером он привозил жену домой и 

уходил в клуб, который находился рядом, сыграть в бильярд и делал это даже в 
тех 
случаях, когда ему предстояло идти на званый ужин и перед этим переодеться. 
"Еще 
успеется" - говорил он. Он уходил из клуба без десяти минут семь и всякий раз 
твердил жене, словно он делал ей огромное одолжение: "Раньше я обычно 
возвращался только в половине восьмого". Он дарил ей сорок минут.

Флеминги почти каждый вечер либо куда-нибудь ходили, либо принимали у себя 
друзей. Когда они случайно оставались дома вдвоем, он садился в кресло, она же 
на скамеечку у его ног. Если она говорила ему что-нибудь лестное, он доказывал, 

что этого не заслужил. Сам он никогда не делал ей комплиментов, но друзья 
замечали, что он смотрит на свою жену с восхищением, однако стоило ей взглянуть 

на него, как он сразу, чтобы не выдать себя, закрывал глаза.

Часто он сидел молча, положив руку на голову жены. В такие минуты она сильнее, 
чем если бы он выразил это словами, чувствовала его горячую любовь. Ее 
охватывало ощущение счастья, радости и безмятежности. Приятно было сознавать, 
что он так близок ей умом и сердцем, что он такой "надежный" и верный; что 
кончились все ее сомнения и страхи и жизнь теперь, раз он с нею, не имеет 
никаких неразрешимых вопросов. Приятно было знать, что этот добрейший, умный и 
мудрый человек с тобой, знать и твердить себе, что все это дано тебе надолго, 
навсегда. Иначе зачем было судьбе так стараться свести этих двух людей разных 
поколений, разной национальности, разного круга? Флеминг всегда говорил, что 
Удача приняла деятельное участие в его жизни. Разве Амалия не могла тоже 
наконец-то довериться своей Удаче?

Флеминг помолодел. "Я стану старым, - говорил он, - когда жизнь потускнеет". А 
она отнюдь не была тусклой. В загородном доме, где они с женой проводили 
субботу 
и воскресенье, а также и часть августа, он замучивал гостей - хотя многим из 
них 
было меньше тридцати лет - своей неистощимой энергией. Он не давал покоя: надо 
было полюбоваться удивительной клубникой, которую он вырастил на дне бывшего 
бассейна, посмотреть, как он строит новую теплицу для помидоров или чинит 
сломанный штопор на сконструированном им в гараже станке, который пилил, точил 
и