т, кем он притворялся? При первой же встрече ее очаровала эта его 
двойственность.

Когда она начала работать, Флеминг представил ее сэру Алмроту Райту, который, 
хотя и ушел в отставку, продолжал приезжать раза два-три в неделю подышать 
атмосферой лаборатории. На молодую иностранку Райт произвел впечатление 
доисторического мамонта, и не только своим обликом, но и потому, что в ее 
воспоминаниях имя его стояло в учебниках рядом с именами знаменитых ученых 
прошлого, рядом с Пастером, Кохом, Эрлихом. Она была первой женщиной, принятой 
в 
это отделение, где продолжал царить дух райтовского женоненавистничества. 
Кстати, только после смерти Старика ей разрешили питаться в столовой больницы и 

приходить на чаепития в библиотеку. Флеминг поручил одному молодому доктору 
познакомить "новенькую" с лабораторным оборудованием. Аппаратура в лаборатории 
очень хрупкая и, как известно, требует большой ловкости. Флеминг по-прежнему 
гордился тем, что он умеет орудовать ею искуснее всех. Амалия подумала про себя,
 
и в этом она была права, что он сохранил мальчишеские черты.

Он часто приглашал ее в комнату лаборантов и учил делать микропипетки на 
газовой 
горелке. Она находила, что это очень сложно, а он смеялся, довольный ее 
неудачами.

Вскоре Флемингу пришло в голову взяться за одну научную работу вместе с 
доктором 
Вурека и Робертом Мэй. Он наметил тему (титрование стрептомицина), составил 
план 
опытов и сам же потом написал сообщение, но настоял, как он это делал почти 
всегда, чтобы его имя стояло последним. "Так будет лучше для вас, а мне не 
нанесет никакого урона". Этот поступок, его простота в обращении, его доброта, 
его упорное нежелание относиться к себе всерьез, необычайные достоинства его 
ума, его молчаливость - все это сделало из него героя в глазах греческой 
студентки.

Как приятно иметь учителя, дверь которого всегда открыта для учеников, с 
которым 
можно повидаться в любой час без всякого труда. Он, не вставая со своего 
вращающегося стула, поворачивался к вам, и его лицо выражало живой интерес и 
радостное ожидание. Вы его спрашивали, не помешали ли ему. "Нет, нет, - говорил 

он, - мне ведь нечего делать". Вы ему излагали вопрос, над которым уже 
несколько 
дней тщетно бились. Ответ следовал сразу и прояснял проблему. "Он всегда умел, 
- 
вспоминает доктор Огилви, - по-новому осветить вашу проблему, найти к ней 
подход, который вам и в голову не приходил, и надоумить сделать ряд совершенно 
новых опытов". Даже если тема была, казалось, очень далека от того, чем он 
занимался, он схватывал ее сразу. Дав совет, он поворачивался на стуле и снова 
принимался за работу. Он по-настоящему гордился своей способностью выполнять 
несколько дел сразу, и притом очень хорошо, и уменьем быстро найти нужное 
решение.

Амалия Вурека слышала однажды, как он обсуждал с одним из коллег заслуги Коха и 

Пастера. Коллега отдавал предпочтение Коху.

- Пастер, - говорил он, - проводил слишком мало контрольных опытов.

- Пастер был гением, - сказал в ответ Флеминг. - Он наблюдал за явлениями и, 
что 
еще более важно, оценивал их и понимал, что они значат. Каждый опыт Пастера был 

окончательным и стоил ста опытов. И вот вам доказательство этого - он мог его 
повторять сколько угодно раз и всегда так же успешно.

"Я подумала тогда, - пишет Амалия, - что и он, как Пастер, в высшей степени 
обладал даром поставить именно тот опыт, который будет иметь решающее значение, 

и из случайных наблюдений сделать важнейшие выводы. В тот момент по блеску его 
глаз я поняла, что он это великолепно знает. Но как по-разному эти ученые 
относились к себе, подумала я. Пастер сознавал, что он гениален, и целиком 
отдавался своим исследованиям; прервать их было бы преступлением. Для Флеминга 
же мир существовал и за пределами лаборатории. Рождение у него в саду нового 
цветка вызывало в нем такой же интерес, как и его научная работа. Все было 
важно, и все в одинаковой степени. Его глаза сохранили то же изумленное 
выражение, с каким он в детстве восхищался бесконечными просторами ландов, 
красотой холмов, долин и рек родного Локфилда. Он и теперь, как некогда, будучи 

ш