будут принимать всерьез. "Только неудобочитаемые истории имеют успех,  они
похожи на обеды, которые трудно переварить... Обеды, которые перевариваешь
легко,  забываешь  на  следующий  день..."  Он   не   обладал   терпением,
необходимым для того, чтобы стать эрудитом   ему  всегда  хотелось  свести
исследования к минимуму. Он испытывал необходимость в  сырье,  переработав
которое он  мог  бы  проявить  свой  редкий  дар  вдыхать  жизнь  в  любое
произведение. Счастливый случай свел Дюма с любителем и знатоком мемуарной
литературы: талант сочинителя оплодотворился  более  скромной,  но  весьма
драгоценной страстью к прошлому.
  Как мы помним, очаровательный Жерар де Нерваль стал одним из постоянных
сотрудников Дюма. Так вот у Нерваля был друг,  преподаватель  Огюст  Маке.
Сын богатого фабриканта, этот элегантный молодой человек  с  мушкетерскими
усиками был страстно влюблен в литературу. С 1833  года  Маке,  тогда  еще
двадцатилетний юноша, входил в маленькую группу смельчаков,  боровшихся  с
классицизмом  там он  встречал,  кроме  Нерваля,  Теофиля  Готье,  Петрюса
Бореля, Арсена Гуссе и художника Селестена Нантейля. В  этом  кругу  Маке,
находивший  свое  имя  недостаточно  романтичным,  велел   называть   себя
Огастэсом Маккитом. Он преподавал историю в лицее Карла  Великого,  но  не
любил своей профессии и мечтал с ней расстаться. В 1836 году он поступил в
"Фигаро" и стал пробовать свои силы в драматургии.
  Он  предложил  Антенору  Жоли,  директору   театра   Ренессанс,   драму
"Карнавальный вечер", которую тот отверг. "Недурно написано, но для театра
не годится", - сказал  Жоли.  Высшим  жрецам  театра  доставляло  жестокое
наслаждение закрывать непосвященным доступ в святилище.
  Жерар де  Нерваль  предложил  показать  "калеку"  Дюма,  прославленному
костоправу, спасшему немало "хромающих" пьес. Диагноз был таков:  "Полтора
акта очень хороши, полтора акта нуждаются в переделке. У Дюма нет  на  это
времени,  потому  что  он  должен  в  ближайшие   две   недели   закончить
"Алхимика"... Но если друг умел настоять на  своем,  Дюма  всегда  находил
время и успевал сделать все.

  Жерар де Нерваль - Огюсту Маке, 29 ноября 1838 года:
  "Дорогой друг,  Дюма  переписал  всю  пьесу,  в  соответствии  с  твоим
замыслом, конечно  твое имя будет упомянуто. Пьеса принята,  она  нравится
всем без исключения и будет поставлена. Вот и все...
  Прощай. Завтра я встречусь с тобой и представлю тебя Дюма..."

  Вот так Огюст Маке в двадцать пять лет поставил трехактную пьесу и свел
знакомство  с  "архизнаменитостью".  Драма  получила  новое   название   -
"Батильда", премьера состоялась 14 января 1839 года. Маке, в  восторге  от
такого дебюта, на следующий год принес Дюма набросок романа "Добряк Бюва",
историю Селламара (испанского посла, затеявшего заговор против  регента  и
высланного за границу), рассказанную безвестным  писцом  (добряком  Бюва),
замешанным в события, смысла которых  он  не  понимал.  Дюма  эта  история
понравилась. Он и сам обращался к этой эпохе в своих комедиях  он знал  ее
нравы и стиль. Он предложил Маке переработать роман и удлинить его.
  Но тут в  игру  вступает  новая  сила,  которая  создает  благоприятную
конъюнктуру для появления романов с продолжениями.
  Вот уже несколько лет две газеты, "Ля  Пресс"  Эмиля  Жирардена  и  "Ле
Сьекль" Ледрю-Роллена, прилагали огромные  усилия,  чтобы  расширить  круг
своих читателей. Годовая подписка стоила всего сорок  франков,  поэтому  в
подписчиках и объявлениях не испытывалось недостатка, но подписчиков  надо
было не только завоевать, но и удержать.  Лучше  всего  этого  можно  было
достичь публикацией "захватывающего" романа-фельетона -  то  есть  романа,
печатающегося подвалами из номера в номер. Формула "Продолжение  следует",
которую изобрел в 1829 году доктор Верон для "Ревю де Пари", стала могучей
движущей силой журналистики.
  В глазах директоров газет  самым  выдающимся  писателем  был  тот,  чьи
романы привлекали наибольшее число читателей. Самые  талантливые  писатели
могли  потерпеть  провал  в  жанре  романа-фельетона.  Бальзак,  постоянно
нуждавшийся в деньгах, не желал ничего лучшего,  как  поставлять  подобные
романы.  "Как  только  он  почует  туго  набитую  мошну,  -  говорили  его
недоброжелатели, - он не может сдвинуться с места, будто  завороженный,  и
готов часами караулить ее, словно кошка - мышку". Но издатели  колебались:
Бальзак казался им  трудным  автором.  Длинные  описания  места  действия,
которыми начинались его романы, отпугивали читателей. По мнению издателей,
техникой этого жанра в совершенстве овладели Эжен  Сю,  Александр  Дюма  и
Фредерик Сулье. "Будь я Луи-Филиппом, - говорил Мери,  -  я  пожаловал  бы
ренту Дюма, Эжену Сю и Сулье с условием, что они  вечно  будут  продолжать
"Мушкетеров", "Парижские  тайны"  и  "Записки  дьявола".  И  тогда  бы  мы
навсегда покончили с революциями".

  "Ля Пресс", - писал Сент-Бев, - пустилась  в  дерзкую  спекуляцию:  она
скупила всех писателей, какие только есть на книжном рынке  она  не  стоит
за  ценой  и  приобретает  про  запас   она  поступает,  как  те   богатые
промышленники, которые, желая стать хозяевами рынка, скупают оптом масло и
зерно, чтобы затем продавать в розницу мелочным торговцам. Если, например,
вы, владельцы маленькой газеты, газеты не такой богатой, как  "Ля  Пресс",
захотите дать вашим подписчикам произведение Александра Дюма,  "Ля  Пресс"
вам его переуступит: ведь  она  скупила  все,  что  Александр  Дюма  может