Ида уезжала в Италию, он дал ей письмо к французскому послу, письмо  очень
теплое, из которого никак нельзя было понять, даже читая между строк,  что
путешествие  это  означает  окончательный  разрыв  и   что   прославленное
семейство распалось. Маркиз де ля Пайетри, который вполне охладел  к  Иде,
но отнюдь не охладел к аристократии, решил,  что  его  маркиза  нашла  ему
воистину достойного преемника.
  Он и в самом деле  был  рад  вновь  обрести  свободу.  Хотя  Ида  и  не
ревновала его, все же она по  праву  занимала  супружеский  дом  и  мешала
поселить там очередную временщицу.  Дюма  представлял  себе  счастье  так:
уединенная комната  работа по десять - двенадцать часов в сутки за простым
некрашеным столом  огромная кипа голубой бумаги  женщина, молодая и пылкая
в любви  сын и дочь, которых он любил бы от всего сердца,  с  которыми  бы
обращался по-товарищески и  которые  никогда  не  читали  бы  ему  морали
веселые друзья, которые  опустошали  бы  его  кошелек,  объедали  бы  его,
опивали и платили бы за это остротами, а  вдобавок  -  театральная  суета,
запойное чтение и клокотание непрерывно рождающихся  грандиозных  сюжетов.
Короче говоря, он обожал независимость, силу, веселье и ничего на свете не
боялся,  кроме  скучных  людей,  плаксивых  любовниц  и   кредиторов.   Но
нарисованная нами картина была бы неверной, если бы мы не отметили, что за
этим роскошным  и  безалаберным  существованием  таилось  желание  служить
униженным и оскорбленным, желание, которое ему так и не удалось  воплотить
в жизнь и которое он отныне будет удовлетворять в своих романах.




ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ОТ "ТРЕХ МУШКЕТЕРОВ" ДО "ДАМЫ С КАМЕЛИЯМИ"

  Никто так не чувствовал театр, как
  он, это видно по всем его романам.
  Арсен Гуссэ

Глава первая,
В КОТОРОЙ ДРАМАТУРГ СТАНОВИТСЯ РОМАНИСТОМ

  Первую половину жизни Дюма критика и публика считали  его  прирожденным
драматургом - и тут они нисколько не ошибались. Правда, наряду  с  драмами
он писал такие эссе, как "Галлия и Франция", путевые записки, романы  но в
каком бы жанре он ни работал, всегда  сказывалось  его  врожденное  умение
строить напряженное действие, которое и делает  драматургом,  да  и  кроме
того, он в это время еще не приступил к осуществлению своего  грандиозного
замысла - воскресить историю Франции  в  серии  романов,  которые  гораздо
больше, чем драмы, будут способствовать его славе.
  Литературные жанры рождаются от союза гения и обстоятельств. Дюма был в
своем роде гениален: он обладал вдохновением  и  чувством  драматического.
Обстоятельства довершили остальное.  Первым  из  этих  обстоятельств  было
возрождение исторического романа. Романы, в которых наряду с  вымышленными
героями действуют известные исторические персонажи, писали еще до Вальтера
Скотта. Пример тому - "Принцесса Клевская". Скотт первым сумел  воссоздать
эпоху и  среду.  Бальзак,  Гюго,  Виньи  и  Дюма  были  его  восторженными
почитателями.
  Почему? Потому что он отвечал потребностям  своего  времени,  лишенного
эффектных развязок эпохи империи и изголодавшегося  по  всему  необычному.
Кто-то сказал, что  воображение  молодых  людей  1820-х  годов  напоминало
пустой дворец, на стенах  которого  висят  портреты  их  славных  предков.
Дворцу надо было придать жилой вид. И так как современная мебель для этого
не годилась, писателям пришлось прибегнуть к тому  гигантскому  мебельному
складу, что зовется Историей. Но история в скучном пересказе  может  стать
мрачным кладбищем. Фантазия Вальтера Скотта сделала ее живой и  красочной.
Даже историки и те относились к нему с  почтением:  "Я  считаю  Скотта,  -
говорил Огюстен Тьерри, - непревзойденным мастером,  умеющим,  как  никто,
передать исторический колорит".
  Молодые французские писатели шли по стопам Вальтера Скотта. Альфред  де
Виньи написал "Сен-Мара", Гюго - "Собор Парижской Богоматери",  Бальзак  -
"Шуанов", Мериме - "Хронику времен Карла  IX".  Эти  книги  имели  большой
успех у немногих избранных, но  только  Гюго  удалось  завоевать  "широкую
публику". А между тем публика так же охотно  читала  исторические  романы,
как до этого ходила на исторические драмы, и объясняется это одними и теми
же причинами. Людям, которые делали историю и были свидетелями грандиозных
переворотов, хотелось заглянуть за кулисы  столь  недавнего  прошлого.  Но
чтобы  заинтересовать  толпу  жизнью  королей  и  королев,   фаворитов   и
министров, надо было показать ей, что под придворными нарядами  таятся  те
же страсти, что и у простых смертных. В этом Дюма не имел себе равных.
  Он не был ни эрудитом, ни  исследователем.  Он  любил  историю,  но  не
уважал ее. "Что такое история? - говорил он. - Это гвоздь,  на  который  я
вешаю свои романы". Дюма мял  юбки  Клио,  он  считал,  что  с  ней  можно
позволить любые вольности при условии, если сделаешь ей ребенка. А так как
он был смел и  чувствовал  себя  на  это  способным,  он  не  был  склонен
выслушивать  мелочные  признания,  поучения  и  попреки   этой   несколько
педантичной и болтливой музы. Он знал, что как  историка  его  никогда  не