Когда ты получишь мое первое письмо, я буду уже в пути".

  Он  и  в  самом  деле  попросил  Лафайета  послать  его  в  Вандею  для
формирования, как  говорил  он,  национальной  гвардии  на  случай  нового
шуанского мятежа. А главное, он хотел повидаться  со  своей  любовницей  и
успокоить ее. В отсутствие Вильнава, не пожелавшего в  это  смутное  время
расстаться со своими бесценными автографами,  мадам  Вильнав,  покладистая
мать, пригласила Дюма провести несколько недель в Жарри. Лафайет,  который
тогда пытался всем и во всем угодить, дал ему  рекомендательное  письмо  к
вандейским либералам. Дюма тотчас же заказал себе немыслимую форму:  кивер
с красными перьями,  серебряные  эполеты  и  пояс,  васильковый  мундир  и
Трехцветную кокарду. В Вандее, где национальной гвардии не было и в помине
и  где,  невзирая  на  все  приказы  префектуры,  не  вывесили  ни  одного
трехцветного знамени, Дюма только и делал, что поглощал обильные трапезы и
уверял в своем раскаянии  Мелани,  которая,  узнав  о  похождениях  своего
любовника, посылала, при подстрекательстве матери, глупейшие  письма  Мари
Дорваль и Белль Крельсамер.  Дюма  покинул  Вандею  22  сентября,  оставив
Мелани совершенно больной.

  Дюма - Мелани:
  "Как ты себя чувствуешь, моя  любовь?  Ты  должна  понять,  что  только
жестокая необходимость заставила меня уехать. Ради  Бога,  мой  ангел,  не
расстраивайся так, это вредит твоему здоровью. И верь, непременно  верь  в
то, что между нами существует чувство более  глубокое,  чем  сама  любовь,
которое переживет все наши размолвки... Я не увижу  ее  по  возвращении  в
Париж, мой ангел. И  все  же  мне  необходимо  встретиться  с  ней  спустя
несколько дней, чисто по-дружески, чтобы объяснить причину разрыва, но  он
(этот разрыв) произойдет, сколько б она ни плакала. Театр утешит ее.
  Прощай, моя любовь. Я выпью чашку кофе и  отправлюсь  в  путь.  Если  я
остановлюсь хотя бы часа на два в Блуа, я напишу тебе".

  Как это напоминает излияния  Бальзака  в  письмах  к  госпоже  Ганской!
Поневоле задумаешься: стоит ли завидовать великим людям!
  В Париже он застал  tatu  quo [существующее положение вещей (лат.)], от
которого можно было прийти в отчаяние. Там  росло  недовольство  политикой
кабинета и прямо пропорционально ему росла любовь к королю. Дюма  верил  в
эту любовь, потому что рассчитывал на поддержку короля и  ожидал  получить
доказательства его признательности. Он написал  отчет  о  своей  "миссии",
назвав его "Вандейскими записками". В них он  предупреждал  о  возможности
нового шуанского мятежа, давал мудрые советы и в конце склонялся к "стопам
государя".

  Александр Дюма - Мелани Вальдор, 30 сентября 1830 года:
  "Всего несколько строк, моя любовь,  чтобы  поцеловать  тебя,  рассеять
твои страхи и  еще  раз  поцеловать...  Письмо  твоей  матери  меня  очень
обеспокоило. Твою записку я получил накануне... Разреши  им,  моя  любовь,
ставить тебе столько пиявок, сколько нужно. И не терзайся по пустякам,  не
терзайся даже из-за сломанной герани. Наши  бурные  объяснения  привели  к
этому преступлению - потому что это поистине преступление...
  В окружении короля ничего не изменилось. Я послал ему отчет, но даже не
знаю, прочел ли он его. Короля  полностью  оградили  от  людей  -  создали
настоящую блокаду. К нему допускают лишь тех, кому нечего ( ic!)  сказать.
Его любят с каждым днем все больше и больше, но ведут себя по отношению  к
нему с неуместной фамильярностью. Господин Дюпати послал ему на днях билет
члена национальной гвардии  на  том  основании,  что  он  живет  в  округе
Пале-Рояля. Как все это глупо..."

  Сломанная   герань   была   для   любовников   символом   беременности,
окончившейся на этот раз выкидышем. "Не тревожься о будущем: у нас с тобой
еще будет герань". Поневоле вспоминается  Бальзак,  который  хотел,  чтобы
Чужестранка подарила ему "Виктора-Онорэ".
  Король Луи-Филипп прочел "Вандейские записки" и даже  сделал  на  полях
пометки. Дюма  советовал  кое-где  переместить  легитимистски  настроенных
священников. "Сообщено в Церковное ведомство",  -  написал  король.  Через
Удара он передал Дюма, что  ему  будет  дана  аудиенция.  Молодой  человек
явился на нее в мундире национальной гвардии. Он был  принят  с  сердечной
улыбкой и тем показным добродушием, которое так  обезоруживало  министров.
Король сказал ему, что он ошибается относительно шуанов.
  "Ведь и я тоже, позвольте вам заметить, держу руку на пульсе  Вандеи...
Я немного сведущ  во  врачевании,  как  вам  известно...  Политика  -  это
печальное занятие. Оставьте его королям и министрам... Ведь вы поэт, вот и
пишите свои стихи..."
  Надежды  на  портфель,  которые  Дюма  втайне  питал,  разом   рухнули.
Уязвленный, он подал  прошение  об  отставке,  в  котором  отказывался  от
должности библиотекаря:

  "Сир, так как мои политические взгляды  больше  не  соответствуют  тем,
которые ваше величество вправе требовать от лиц,  принадлежащих  к  вашему
дому, я прошу ваше величество принять мою отставку и  освободить  меня  от
обязанностей библиотекаря. Имею честь остаться почтительнейше и проч.