Реставрации. В Шекспире его интересовали не идеи, не философские  монологи
и даже не изображение страстей, но свободное построение  драмы  и  большая
роль  конкретных  деталей:  платок  в   "Отелло",   крыса   в   "Гамлете",
шейлоковский фунт мяса в "Венецианском купце".  Словом,  мелодраматические
эффекты. Александр был потрясен, и так как он не привык сомневаться  ни  в
чем и меньше всего в себе самом, то решил стать драматургом.
  Ему удалось заразить своим  энтузиазмом  нескольких  молодых  людей  из
Вилле-Коттре, и среди них некоего Пайе, в ту пору  главного  клерка  мэтра
Меннесона, который  пятьдесят  лет  спустя,  уже  старым  судьей,  написал
воспоминания об этой любительской труппе. Адольф де Левен, к этому времени
возвратившийся из Парижа (где он жил у друга своего отца драматурга  Арно,
был своим человеком за кулисами и знал многих актрис),  руководил  первыми
шагами молодого Дюма.

  "В  нашем  кружке  было  несколько  прелестных  молодых  девиц,  и  это
подстегивало в нас желание появиться с ними на подмостках. На  чердаке  мы
пробовали свои силы как в возвышенном, так и в  комическом  жанре.  Чердак
этот находился в большом доме, расположенном  в  глубине  двора  гостиницы
"Шпага"... Низ его занимал торговец  лесом,  снабжавший  нас  досками,  из
которых наш товарищ Арпен сколачивал  скамьи  для  зрителей...  Оформление
зала  не  представляло  трудностей.  Охапки  веток  из   соседнего   леса,
содержимое семейных гардеробов, ящики  с  цветами  вскоре  превратили  наш
чердак в прилично и красиво убранный зал. С декорациями мы тоже справились
успешно, но сама постановка пьесы, будь то драма  или  комедия,  требовала
больших усилий. Вот тут-то Дюма и доказал, что он незаменим. Он был  сразу
и актером, и режиссером, и учителем дикции  и  пластики.  Он  сам  выбирал
пьесы для  постановки  в  тех  случаях,  когда  не  навязывал  нам  своих:
"Артаксеркса", "Абенсерагов" и пр. Он с  голоса  учил  актеров  правильной
интонации, определял мизансцены, показывал жесты. Он говорил нам, на каких
словах в фразе необходимо сделать ударение, куда смотреть, как улыбаться -
словом,  полностью  объяснял  каждому  его  роль.  Аплодисменты  были  ему
необходимы как воздух. Если  прием  оказывался  недостаточно  горячим,  он
сердился и считал, что в этом виноваты актеры, но никак не он"

  За 1820 и  1821  годы  они  вместе  с  Адольфом  де  Левеном  набросали
несколько пьес, одну из которых, водевиль в стихах "Страсбургский  майор",
сам Александр был склонен считать шедевром. Но вскоре Левей  опять  уехал,
увезя с собой его душу, а Адель Дальвен вышла замуж,  разбив  его  сердце.
Ему очень хотелось покинуть Вилле-Коттре и  поехать  вслед  за  Левеном  в
Париж. В воображении он уже представлял себе,  как  его  венчают  лаврами,
осыпают золотом. А между тем приходилось  за  стол  и  жилье  переписывать
брачные контракты и составлять завещания для нотариуса  и  Крепи-ан-Валуа.
Туда однажды и зашел его приятель Пайе и предложил ему съездить на два дня
в столицу.
  Но где взять деньги на дорогу? Молодого браконьера не остановили  такие
пустяковые  препятствия.  Он  возьмет  с  собой  ружье,  по  дороге  будет
охотиться, дичь продаст - и добудет деньги на расходы. Так он и сделал. По
прибытии в Париж у него остались четыре зайца, двенадцать куропаток и  две
перепелки  в обмен на это хозяин  отеля  "Великие  августинцы"  согласился
приютить его на два дня. Сражение было выиграно. Оставалось только достать
билеты в театр. На следующий  день  в  Комеди  Франсез  давали  "Суллу"  с
великим Тальма в главной роли. Дюма дал себе  клятву  попасть  в  театр  и
помчался к Адольфу Левену, который согласился провести его к  Тальма.  Они
застали великого артиста в его уборной  Адольф сказал, что его друг -  сын
генерала Дюма. Тальма помнил красавца генерала и выписал контрамарку.
  Тальма в то время безраздельно господствовал во Французском театре, где
только он один мог еще заставить публику смотреть  классическую  трагедию,
которая из-за внешней холодности стала малопопулярной в это бурное  время.
Традиции предписывали актерам крайний  аристократизм  интонаций  и  манер.
Тальма же старался в  своей  игре  спуститься  до  уровня  чувств  простых
смертных. Наполеон, просвещенный поклонник великих трагиков, как-то сказал
ему: "Посмотрите на меня, я,  без  сомнения,  самая  трагическая  личность
нашего времени. И все же видели ли вы  когда-нибудь,  чтобы  мы  воздевали
руки, вставали в заученные позы, принимали величественный вид? Слышали  ли
вы когда-нибудь, чтобы  мы  испускали  крики?  Конечно,  нет,  мы  говорим
естественно... Вот пример, над которым вам следует поразмыслить".
  Тальма последовал совету  и  поразмыслил.  Он  постарался  освободиться
из-под ига напевного стиха, выразить некоторые оттенки чувств  пантомимой.
В "Британнике", во время  знаменитого  объяснения  с  Агриппиной,  Тальма,
чтобы  изобразить  скуку,  овладевшую  Нероном,  играл   краем   плаща   и
разглядывал узоры на нем. Невероятная для того времени смелость!  В  ролях
классического репертуара он изображал  характер,  который  можно  было  бы
назвать романтическим. В  его  исполнении  герои  становились  фатальными,
сумрачными и вдохновенными. Тут явно сказалось влияние "Рене"  Шатобриана.
В то же время Тальма изучал историю и, отойдя от "универсального человека"
классиков, придавал своим  героям  черты,  присущие  их  национальности  и
эпохе. Он был постоянным посетителем музеев и библиотек. Короче говоря, он
шел по тому пути, по которому затем  пойдут  Гюго,  Виньи  и  Дюма.  Чтобы
угодить вкусам боготворившей его молодежи, он превращал трагедию в  драму.
Был ли он прав? Это уже другой вопрос. Но он хорошо чувствовал свое время,