андалузка, казалась героиней испанской комедии. Он заметил, что,  взглянув
на него, девушки обменялись  улыбками,  и  кровь  бросилась  ему  в  лицо.
Однако, когда начались танцы, ему удалось взять реванш. Изумленные подруги
признали, что маленький  провинциал  отлично  справляется  со  сложнейшими
антраша. Виттория нашла даже, что он очень неглуп.
  Оркестр грянул вальс.
  - Да вы прекрасно вальсируете! - сказала она с удивлением.
  - Ваше мнение мне тем более лестно, что до сих пор я вальсировал только
со стульями.
  - Как это со стульями?
  - Ну да, аббат Грегуар запретил мне танцевать с женщинами... И  поэтому
учитель танцев на уроках совал мне в руки стул.
  Виттория засмеялась. В тот вечер он впервые ощутил  на  лице  ласкающее
прикосновение женских локонов, впервые проник взглядом  за  низкие  вырезы
корсажей,  впервые  любовался  обнаженными  плечами.  Он  испустил  вздох,
трепетный и счастливый.
  - Что с вами? - спросила Виттория.
  - Ничего, просто мне гораздо приятнее танцевать с вами, чем со стулом.
  От неожиданности она опустилась в кресло.
  - А он очень забавный, этот молодой человек! - сказала  она  Лоране.  -
Да, он просто очарователен!
  Из этого приключения Александр вышел немного обиженным  на  хорошеньких
девушек, которые обошлись с  ним,  как  с  забавной  игрушкой,  и  безумно
влюбленным. Но  влюбленным  не  в  какую-нибудь  определенную  женщину,  а
влюбленным  в  любовь  или,  вернее,  в  наслаждение.  И  хотя   парижанки
подтрунивали над ним, он получил от них  урок,  который  могут  дать  лишь
женщины. Они помогли ему понять, что он хорошо сложен и  недурен,  но  что
эти врожденные качества следует подчеркнуть тщательным уходом за  собой  и
элегантным нарядом. Словом, они помогли ему  перейти  границу,  отделяющую
детство от юности.
  Он собирался испытать свои чары на девицах из Вилле-Коттре. А они.  Бог
свидетель, могли вскружить голову. Во  всех  трех  сословиях,  на  которые
делилось общество городка:  аристократии,  буржуазии  и  простонародье,  -
подрастало очаровательное поколение. Какое наслаждение  было  смотреть  на
девушек, когда в воскресный день они, надев весенние платьица с розовыми и
голубыми поясками и маленькие шляпки собственного изготовления,  бегали  и
резвились, смыкая и размыкая длинную цепь обнаженных округлых ручек!
  Вскоре для Дюма наступила очень приятная жизнь. С девяти до четырех  он
переписывал документы в нотариальной конторе, потом обедал с матерью, а  к
восьми часам летом и к шести - зимой молодежь собиралась  на  лугу  или  в
доме у одной из  барышень.  Образовывались  парочки,  украдкой  пожимались
руки, тянулись друг к другу губы. В десять часов каждый  кавалер  провожал
свою избранницу. На скамеечке перед домом они проводили  вместе  еще  час
блаженство их лишь время от времени прерывал ворчливый голос,  призывавший
девушку в дом, на что она, прежде чем повиноваться,  кричала  раз  десять:
"Иду, мама!.." О Маргарита! О Гете!
  Свою первую любовь Александр  Дюма  отдал  не  девицам  Коллар,  удачно
вышедшим замуж за сыновей соседних помещиков, и не  девицам  Девиолен,  но
девушке из другой среды, промежуточной между буржуазией и  простонародьем,
которую составляли городские портнихи, белошвейки  и  торговки  кружевами.
Дюма встретил двух очаровательных девушек, блондинку и  брюнетку,  которые
всюду появлялись вместе, будто каждая из них  старалась  оттенить  красоту
подруги. Блондинка Адель Дальвен, которую он, чтобы  не  скомпрометировать
ее, в первом издании "Воспоминаний" назвал Аглаей,  была  скорее  веселой,
нежели задумчивой,  миниатюрной,  нежели  высокой,  и  пухленькой,  нежели
стройной.

  "Любить ее было легко и сладостно,  добиться  ответной  любви  -  очень
трудно. Ее родители были  старые  добрые  земледельцы,  люди  честные,  но
простые, и можно только удивляться,  что  в  этом  прозаическом  семействе
появился столь свежий и благоуханный цветок..."

  В Вилле-Коттре все молодые девушки пользовались полной свободой.

  "В  нашем  городке,  -  писал  Дюма,  -  существовал   обычай,   скорее
английский, нежели французский: молодые люди разного  пола  могли  открыто
посещать друг друга, чего я не видел ни в одном  городе  Франции   свобода
эта казалась тем более  удивительной,  что  родители  молодых  девиц  были
людьми крайне добропорядочными и в глубине души  твердо  верили,  что  все
ладьи, плывущие по реке Нежности, оснащены парусами непорочной  белизны  и
обвиты флердоранжем..."

  На самом же деле родители плохо знали человеческую  натуру  и  в  своем
оптимизме доходили до безрассудства. После года сладостной  борьбы,  когда
"юношеская любовь предъявляет свои требования,  не  утомляясь  постоянными
отказами, когда одна за другой завоевываются маленькие привилегии,  каждая
из которых в тот момент, когда ее даруют, наполняет душу радостью",  Адель
получила у матери разрешение спать в  садовой  беседке.  И  однажды  дверь
беседки, уже в течение года неумолимо захлопывавшаяся за юным Дюма ровно в
одиннадцать часов, в половине двенадцатого тихонько отворилась  вновь:  за