Гогену, который заявил Тео, что "гвоздь выставки" - это полотна его брата. 
Враждебно 
настроенный к Сёра и неоимпрессионистам, Гоген во время посещения павильона 
счел 
нужным продемонстрировать свое предпочтение другим художникам и перед одним из 
полотен Руссо (возможно, это был "портрет-пейзаж", озаглавленный "Я сам", 
вызывавший насмешки) театрально заявил: "Вот истина, вот будущее... Да, это 
живопись! 
Больше здесь нет ничего, что заслуживало бы интереса".
      Критика была безжалостна к Сёра. "Канкан" вызывал язвительные нападки.
      "Похоже, это живописное изображение хореографических забав, которым 
предаются клиенты "Элизе-Монмартр", - отмечала "Салю пюблик". - Можно 
подумать, что перед нами одна из тех разноцветных картонок, что служат 
патронками при 
изготовлении тапочек швейцаров. Это просто уморительно".
      Со своей стороны, "Монитёр де л'Арме", поиздевавшись над "живописью, 
созданной с помощью шумовки", над "веснушчатостью", восклицает:
      "Кто не видел картину Сёра, с изображенными на ней танцовщицами, 
блаженными 
и напуантилированными, не изведал всей глубины человеческого падения! "
      Вероятно, те, кто печатал эти "комплименты", были глупцами. Но как много 
людей 
(даже среди друзей художника), не доходя, разумеется, до столь утрированных и 
потому 
вызывающих улыбку суждений, сомневались в правоте одиночки, поставившего еще 
один 
эксперимент. Стилизация, подчеркивающая юмористический характер полотна, 
озадачила 
Тео ван Гога. "Внешне это очень любопытно, но идеями не богато", - написал он 
Винсенту. Жюль Антуан, брат актера, не скрывал своего разочарования:
      "Вынужден заявить, что я не обнаружил в произведении мсье Сёра тех 
откровений, 
которые надеялся в нем найти, исходя из предварительных суждений о его картине. 
Мне 
говорили о Шере, но о Шере столь же просвещенном, сколь и артистичном, 
работающем в 
соответствии с новыми четко определенными принципами. Мсье Сёра ошибся, так как 

чудесные афиши Шере по-прежнему остаются, и по цвету и по рисунку, в тысячу раз 

более выразительными, чем его произведение, серое по цвету, несмотря на 
разделение 
тона, и неточное по рисунку, несмотря на использование угломера. Этот художник 
лучше 
других в группе оснащен технически. Ясно, что чересчур ограниченная техника его 

сковывает и препятствует свободному выражению темперамента - а это единственное,
 
что действительно интересно в искусстве".
      Факт еще более настораживающий: Фенеон молчал; на сей раз он не 
опубликовал 
своего обычного отчета о выставке. Красноречивое молчание... Смысл этого 
молчания 
будет ясен Синьяку лучше, чем кому-либо другому, когда он прочтет записку от Ф. 
Ф.:
      "Ваша выставка независимых превосходна... Вы, несомненно, триумфатор 
этого 
Салона. Те, чье мнение может вас интересовать (Адан, Вьеле-Гриффен, Ретте, 
Ажальбер, 
де Ренье и т. д.), были абсолютно единодушны в день вернисажа и после него".
      Короче, лишь один человек выразил свое восхищение. Им был Гюстав Кан. 
Поэт 
выразил его безоговорочно и доказал это на деле, купив "Канкан".
      В номере "Ом д'Ожурдюи", появившемся до того, как выставка закрылась, 
Жюль 
Кристоф отозвался о "Канкане" сочувственно, однако в тоне его ощущалось нечто 
неприязненное. Он писал: "...финал невероятной кадрили на сцене Монмартра, где, 
танцуя 
со своими несуразными партнерами, две миниатюрные, устремившиеся ввысь женщины 
выглядят так, словно совершают священный ритуал кампонга. Жорж Сёра знает, - 
добавлял Кристоф, - почему он рисует или пишет подобным образом. Он пользуется 
стройной системой. Это логично, может быть, даже чересчур логично! "
      Этот номер журнала принес Сёра новое разочарование. Художник не поленился 

передать Кристофу заметку, в которой изложил принципы своего метода, но 
последний не 
разобрался, что к чему, и отдельные ее куски были набраны в типографии самым 
беспорядочным образом.
      Журнал "Ом д'Ожурдюи" решительно посвящает свои номера 
неоимпрессионистам. Вслед за Писсарро и Сёра отдельных выпусков удостоились