и 
хирургических инструментов восхищала его не меньше, чем "тщательная работа" 
хирурга, хотя 
Лотрек, смеясь, и утверждал, что Пеан при операции все-таки менее искусен, чем 
Шарль, 
метрдотель ресторана "Дюран" на площади Мадлен, когда тот разделывает утку.
       Цинизм? Нет. Конечно, внешне Лотрек относился спокойно к страданиям 
больного. Его 
чувствительность концентрировалась и проявлялась в его страсти к анализу, 
которой так точно 
отвечала неумолимость хирургии, поэтому нет ничего странного в том, что эта 
наука вызывала у 
него восторг. Хирургии чужды сантименты. И Лотрек смотрел на жизнь тоже без 
сантиментов. В 
своем творчестве Лотрек никого не одобрял и не порицал. Он просто фиксировал. 
Он держался 
как зритель. Тело лучше всего раскрывает свои тайны во время болезни, жизнь 
обнажается 
наиболее откровенно в разложении.
       Кабаре и публичные дома - вот анатомический театр Лотрека.
       
       * * *
       В конце 1891 года, столь плодотворного для Лотрека со всех точек зрения, 
он снова 
получил возможность показать свои произведения.
       Некоему Полю Воглеру, начинающему художнику, наделенному больше 
претензиями, чем 
талантом - таких было немало в Париже, - удалось убедить одного торговца 
картинами с улицы 
Пелетье, Ле Барка де Буттвиля, который специализировался по старинному 
искусству, отказаться 
от голландских и итальянских мастеров и посвятить себя молодым дарованиям 
французской 
живописи. "Вот уже двадцать лет, как я борюсь за это", - жаловался Воглер, 
широким жестом 
залезая в табакерку Ле Барка.
       Добряк Ле Барк на склоне лет сколотил небольшой капиталец и мог бы 
оставить дела и 
поселиться в своем имении в Пьерфитте. Но, право, почему бы не помочь молодым?
       Распродав оставшиеся у него старинные картины, он перекрасил свою лавку, 
заказал 
новую вывеску: "Импрессионисты и символисты" - и пригласил нескольких 
художников, 
заслуживающих, с его точки зрения, наибольшего внимания, выставить у него свои 
картины для 
продажи. В левом углу витрины на большой доске будут обозначены имена этих 
художников.
       Приглашенный Ле Барком, Лотрек вместе с Бернаром, Анкетеном и другими 
художниками, такими, как Боннар и Морис Дени, принял участие в первой выставке 
новой 
галереи, которая состоялась в декабре.
       Эта выставка вызвала некоторый интерес. "Эко де Пари" даже поручила 
одному из своих 
репортеров взять интервью у художников этой группы. Анкетен надменно заявил 
ему: "Никаких 
теорий, никаких школ. Важен только темперамент. Кто я? Я просто Анкетен, вот и 
все". Бернар 
принял журналиста в своей маленькой дощатой мастерской, оборудованной им в 
Аньере. На 
стенах красовались надписи, излагавшие его убеждения: "Искусство - это умение 
находить в 
жизни самое возвышенное". Рядом висел список художников, именуемый "Слава 
гениям", перед 
которыми он преклонялся. Бернар пространно развивал свои эстетические теории и 
негодовал 
против официальных знаменитостей: "Кабанель, Каролюс Дюран, Кормон и прочие 
кретины, - 
уверял он, - ничего не поняли в мастерах, дело которых собирались продолжить... 
Что же 
касается Мейссонье, то первые его картины - это искусно приготовленные пирожные,
 а 
последние - соус к жаркому".
       Лотрек, хотя он уже считался художником с именем, по сравнению со своими 

бунтующими товарищами высказался довольно робко. Да он и впрямь не кичился 
своими 
успехами. "Я работаю в своей берлоге", - ограничился он скромным заявлением. 
Официальные 
художники? Нет, о них он ничего не может сказать. Мейссонье? "Он очень старался,
 - рассуждал