и синтетизм 
в общем не волновали его. Но к дискуссиям, которые вели Анкетен и Бернар, он, 
конечно, 
прислушивался, понимал значение их новаторства и заимствовал у них то, что 
находил 
интересным. Они советовали упростить цвет и рисунок, и это соответствовало его 
манере. Но он 
не собирался ни проповедовать какую-либо теорию, ни примыкать к какой-либо 
школе или 
защищать их. Любая школа инстинктивно отталкивала его. Он идет и будет идти 
своей дорогой, 
только своей, ничего не проповедуя.
       В этом отношении ему был гораздо ближе Ван Гог, чем Анкетен и Бернар. 
Ван Гог никого 
не предавал анафеме и всегда, даже в тех произведениях, которые были ему 
совершенно чужды по 
духу, находил что-нибудь хорошее и поучительное. Восторженность была его 
обычным 
состоянием 1. Когда он приехал в Париж, он компоновал крупными темными пятнами, 

прописанными битумом. Познакомившись с импрессионизмом, он начал высветлять 
свою 
палитру. Он вообще легко поддавался самым противоречивым влияниям и с 
удивительной 
быстротой усваивал все новое, применяя его на практике. Лотрек тоже охотно 
извлекал пользу из 
уроков других, прислушивался и присматривался. У Ван Гога это объяснялось 
дружелюбием, 
которым были окрашены все его поступки, и непреодолимой потребностью 
высказаться, у 
Лотрека - скромностью, полным отсутствием тщеславия. И ни того, ни другого 
нельзя было 
обвинить в догматизме.
           1 Четверть века спустя Эмиль Бернар честно признается: "Ничто так 
мало не походило на мой 
слепой абсолютизм, как эклектизм Винсента. Сегодня я признаю его правоту..." 
(Предисловие к "Письмам 
Ван Гога", Париж, Амбруаз Воллар, 1911.)
       
       Лотрек с неослабным вниманием следил за настойчивой работой Винсента. С 
каждым 
днем его все больше тянуло к этому голландцу. Его упорство, неистовость, 
страстная 
убежденность - все эти черты были сродни самому Лотреку. Он, как никто, понимал 
такие 
бурные натуры, они отвечали его душевному миру. Многим молодым художникам 
Монмартра 
Ван Гог казался странным, непонятным, экзальтированным. Но все, что удивляло и 
смущало 
других - его возбужденность и вспыльчивость, - Лотрек находил вполне 
естественным. В конце 
концов, Ван Гог был не более сумасброден, чем граф Альфонс, который с 
невозмутимым видом, 
под насмешки толпы, прогуливал в экипаже по улицам Парижа своих соколов, чтобы 
они 
подышали свежим воздухом. Да, Ван Гогу было далеко до графа Альфонса, да и 
вообще само 
слово "сумасброд" совсем не вязалось с ним - ведь жизнь графа Альфонса, 
неспособного 
поставить перед собой достойную цель, была совершенно пустой, в то время как 
жизнь Ван Гога 
отмечена стремлением к абсолюту. Глядя на Ван Гога, Лотрек понял, что, будь он, 
Лотрек, 
бездельником, он превратился бы в такого же сумасброда, как и его отец, что 
живопись не только 
дает ему возможность жить, но и является для него искуплением, оправданием 
перед... Перед чем? 
Он ни во что не верил. Но разве люди с ярко выраженной индивидуальностью всегда 
могут 
объяснить свои поступки? Они так поступают, вот и все...
       Лотрек тихо, но упорно трудился. Ему исполнилось двадцать два года. Он 
созревал как 
художник. Особенно тщательно изучал японские эстампы, коллекцией которых Ван 
Гог увесил 
стены своей комнаты. В доме, где жили Винсент и его брат, на улице Лепик, 54, 
помещалась также 
лавка мелкого торговца картинами Портье, тонкого знатока произведений Хокусая и 
Хиросиге, 
Утамаро, Тоёкуни и Харунобу. Лотрек часто заходил к Портье, покупал у него 
эстампы или, если