наследственности? Неужели близкое родство отца и матери вызвало к жизни 
какую-то дремавшую 
болезнь? Бедный Малыш, еще вчера он был такой жизнерадостный, а сегодня...
       Другие дети ходят, ездят верхом, несутся вскачь, а он ковыляет на 
костылях по дорожкам, 
посыпанным песком. Прощайте, лошади! Если ему и придется еще когда-нибудь сесть 
в седло, то 
это будет через много недель. Через много-много недель! Как не скоро сбудется 
его мечта - 
верхом на Узурпаторе или Волге скакать за косулей!
       Но сам мальчик, казалось, не грустил, не жаловался. Он по-прежнему был 
весел и 
беззаботен. Он даже смеялся, да так безмятежно, будто ничего не произошло. 
Конечно - в этом 
не приходилось сомневаться! - он страдал оттого, что вынужден вести такую 
неполноценную 
жизнь, но виду не показывал. Ни за что на свете он не стал бы плакаться на свою 
судьбу, не хотел, 
чтобы его жалели. Стараясь успокоить близких, он всю вину принимал на себя: "Не 
огорчайтесь 
за меня, - говорил он, - я этого не заслуживаю. Разве можно быть таким 
неуклюжим!" Какое 
поразительное самообладание у четырнадцатилетнего мальчика! Его гордость 
заранее отметала 
всякое сострадание.
       Как только позволило здоровье Маленького Сокровища, графиня Адель снова 
повезла его 
по курортам. После курса лечения в Амели-ле-Бен она поехала с ним в Бареж, 
затем в Ниццу, где 
они провели в одном английском пансионе всю зиму.
       Жизнь в Ницце очень нравилась Маленькому Сокровищу. Средиземное море 
восхищало 
его. От нечего делать он мастерил лодки. В то лето, в Бареже, он познакомился с 
Этьеном 
Девимом, болезненным подростком чуть постарше его. Этьен советами помогал ему в 

судостроительстве. Дома Маленькое Сокровище читал, рисовал. В это же время он 
начал работать 
маслом.
       Подражая манере Пренсто, он написал несколько полотен, на которых были 
изображены 
лошади, матросы. Гулял он либо в коляске, либо в кресле-каталке, и его 
впечатления не 
отличались разнообразием. Он писал упряжки на Променад-дез-Англе, американские 
военные 
суда "Трентхэм" и "Девестешен", которые стояли на причале в заливе. Южная 
природа пленяла 
его, хотя пейзажи у него не получались. "Я совершенно не способен написать 
пейзаж, даже 
простую тень, - признавался он Девиму. - Мои деревья похожи на шпинат, а море - 
на все что 
угодно, кроме моря". А ведь Средиземное море так прекрасно, но его "чертовски 
трудно передать 
именно потому, что оно прекрасно". В самом деле, пейзаж, даже морской пейзаж, 
это нечто 
незыблемое, а Маленькое Сокровище, хотя он и был обречен теперь на 
неподвижность, оставался 
если не телом, то душой, темпераментом все таким же, каким он был раньше, - 
человеком 
действия. Вспоминая счастливые времена, он написал картину "В память о Шантийи",
 где 
изобразил себя, Пренсто и Луи Паскаля едущими в открытом экипаже с бегов.
       К концу зимы графиня вернулась с сыном в Боск. И здесь они окончательно 
убедились в 
том, о чем раньше лишь подозревали, - после перелома Маленькое Сокровище почти 
перестал 
расти. На стене коридора последняя его отметина была сделана в сентябре. Новая 
оказалась лишь 
на полсантиметра выше. К несчастью, скрытая работа природы этим не ограничилась.
 Он достиг 
переломного возраста и очень изменился внешне. Черты его лица отяжелели, губы 
стали 
толстыми, выпятились, и голова на его туловище, которое перестало расти, 
казалась огромной.
       Впрочем, врач, очередное медицинское светило, которому показали мальчика,
 был 
настроен оптимистично. Снова возродилась надежда. "Это болезнь роста", - заявил 
он. Нужно 
соблюдать "активный режим", как можно больше времени проводить на юге, и тогда