насилие, выступает как узурпатор.
       Для Лотрека Иветт Гильбер заняла в кафешантане такое же место, какое Ла 
Гулю занимала 
в кабаре на Монмартре. Она была воплощением кафешантана, как Ла Гулю - кадрили. 
Лотреку 
хотелось сделать афишу для Иветт Гильбер, он набросал углем на желтоватой 
писчей бумаге эскиз 
этой афиши, подкрасил его и послал актрисе.
       Иветт Гильбер не очень страдала из-за своей неблагодарной внешности. Она 
была 
кокетлива на свой манер. Своеобразный талант Лотрека несколько обескураживал ее,
 но в глубине 
души она была им покорена. Ее поражала таившаяся в этом гномике сила, которая 
толкала его на 
такую суровую правду. Да, эскиз, бесспорно, сделан незаурядным человеком, и 
Иветт Гильбер уже 
была склонна заказать Лотреку афишу, но друзья отговорили ее - она не должна 
соглашаться, 
чтобы ее изображали такой уродливой. Певица отклонила предложение Лотрека, 
сославшись на 
то, что афиша для ее выступлений в зимнем сезоне уже заказана и почти закончена.
 "Итак, - 
писала она ему, - мы еще вернемся к этой теме. Но, ради создателя, не 
изображайте меня такой 
ужасающе уродливой! Хоть немножко привлекательнее!.. Сколько людей, которые 
приходили ко 
мне, глядя на ваш эскиз, возмущались и негодовали... Ведь многие - да, да, 
очень многие! - не в 
силах понять искусство..."
       Но Лотрек не сложил оружия. Он задумал выпустить альбом литографий, 
целиком 
посвященный певице, с предисловием Гюстава Жеффруа. В одно прекрасное утро в 
сопровождении Мориса Донне Лотрек явился к ней на квартиру на авеню Виллье. Там 
Иветт 
Гильбер впервые встретилась с художником 1. ("Пришел гиньоль!" - воскликнул 
ошеломленный 
лакей, вбежав доложить о неожиданном визите.) Она была поражена внешностью 
Лотрека.
           1 Иветт Гильбер в своих мемуарах ("Песня моей жизни") пишет, что 
познакомилась с Лотреком в 
1895 г., но она, безусловно, ошибается.
       
       Увидев эту "огромную голову с темными волосами, красным лицом, черной 
бородой, 
лоснящейся кожей, с толстым носом и уродливым ртом", она лишилась дара речи. Но 
потом "я 
посмотрела Лотреку в глаза. О, до чего же они были прекрасны! Большие, открытые,
 лучезарные, 
излучающие тепло и сияние. Я не могла оторвать от них взгляда, и вдруг Лотрек, 
заметив это, снял 
пенсне. Он знал о своем единственном богатстве и щедро и великодушно поделился 
им со мной. 
Когда он снимал пенсне, я увидела его руки - коротенькие, с огромной квадратной 
кистью. 
Морис Донне сказал мне:
       - Вот... Я привел к тебе на обед Лотрека, он хочет сделать с тебя 
наброски..."
       Иветт навсегда запомнился этот обед. Подбородок Лотрека едва возвышался 
над столом. 
Еда проваливалась в щель его рта. "Когда он жевал, его толстые вывороченные 
губы двигались в 
такт челюстям... Подали рыбу с соусом, и Лотрек громко зачавкал". Но, как 
обычно, очарование 
Лотрека, его простота сразу же покорили певицу. Недаром Таде Натансон 
совершенно 
справедливо заметил как-то, что тем, кто любил Лотрека, "надо было сделать 
усилие, чтобы 
увидеть его таким, каким он выглядел в глазах остальных".
       За этой встречей последовали другие. Иветт часто позировала Лотреку, он 
приносил на 
авеню Виллье все, что нужно для работы, и без конца рисовал актрису. Однажды, 
проглядывая его 
наброски, Иветт обиделась и возмущенно заметила: "Да, вы действительно гений 
уродства!" 
Художник, задетый за живое, отрезал: "Да, бесспорно".
       Их встречи проходили бурно, в беспрерывных стычках. Казалось, Лотреку 
доставляло 
удовольствие злить и шокировать певицу. "Ах, любовь, любовь! - заявлял он. - 
Иветт, вы 
можете воспевать ее сколько угодно, но при этом затыкайте свой нос, дорогая моя.