в Англии он посещал не столько деловые круги, сколько музеи и по возвращении 
выразил 
желание отказаться от коммерческого поприща ради живописи. Родители молодого 
человека были 
богаты и не стали препятствовать склонностям сына. Молодого человека звали 
Альфред Сислей.
           1 Однако Ренуар навсегда сохранил память о Лапорте. Он был 
благодарен 
ему за то, что тот побудил 
его наконец избрать судьбу художника. Лапорт остался ничем не примечательным 
середняком. Ради куска 
хлеба ему пришлось расписывать церковные витражи, что было ему совсем не по 
душе, так как он, по его 
собственным словам, был "убежденным вольнодумцем". Он впервые выставился в 
Салоне 1864 года. По 
забавному стечению обстоятельств в 1875 году он стал директором той школы 
рисования, где когда-то 
познакомился с Ренуаром. Лапорт так никогда и не оценил таланта своего бывшего 
друга, и однажды на 
склоне лет, когда Воллар в ответ на его критические замечания по адресу Ренуара 

заметил, что Ренуар "все-
таки кое-чего добился", тот с обезоруживающей наивностью возразил: "Само собой, 

если принимать за 
чистую монету все эти цены на аукционах, но я-то профессионал, я знаю, что 
почем. И поверите ли, что мне 
недавно рассказали? Говорят, чтобы покрепче держать художников в руках, 
торговцы 
вынуждают их 
залезать в долги. Так-то, сударь!"
       Около 1862 года Ренуар написал портрет Эмиля Лапорта и его сестры Мари-
Зели, которая в 1865 
году вышла замуж за Гюстава Пеньо, основателя фирмы Пеньо, прославившейся 
своими 
типографскими 
шрифтами.
       
       Второй, Фредерик Базиль, тоже происходил из буржуазной семьи, но 
принадлежащей к 
совсем иному кругу. До сих пор он жил в Монпелье, где его отец, богатый винодел,
 
был одним из 
самых уважаемых лиц - благодаря уму, прямоте, суровости истого пуританина, а 
также 
благодаря своему состоянию. Фредерик, который в своем родном городе 
познакомился 
с другом 
Курбе, Брюйа, хотел следовать своему подлинному призванию. Но родители были 
этим 
недовольны, и ему пришлось заниматься медициной. В конце концов он не без труда 

добился 
разрешения приехать в Париж; и поступить в мастерскую, но ему пришлось дать 
слово, что он 
будет исправно посещать лекции по медицине.
       В этом серьезном, работящем, немногословном юноше было что-то 
меланхолическое. Он 
никогда не поддерживал игривых разговоров, которые то и дело затевались в 
мастерской, не 
подтягивал более или менее непристойных песенок, и это необычное поведение 
привлекало к 
нему не меньшее внимание, чем его долговязая фигура и мертвенно-бледное лицо.
       Совсем иным был третий из этих молодых людей, Клод Моне, парижанин, 
большую часть 
юности проживший в Гавре, где его отец держал бакалейную лавку. Родные Клода не 

противились 
его желанию сделаться художником, но им не нравились его независимые взгляды, 
то, что он 
упрямо не желал идти проторенной дорожкой, и в частности отказывался поступить 
в 
Школу при 
Академии художеств. За три года до этого они перестали высылать ему деньги. 
После военной 
службы в Алжире, откуда он вернулся больным, как раз в начале 1862 года, Моне 
восстановил 
отношения с семьей. Но отец отпустил его в столицу при условии, что отныне он 
пойдет по 
"хорошей" дороге: "Я хочу, чтобы ты поступил в мастерскую, где тебя будет учить