начал 
писать. 
"Несмотря на физическую слабость, никогда я еще не писал так светло и ясно и, 
между прочим, с 
такой фантазией", - отмечал он удовлетворенно. Картины, которые он повезет во 
Францию, 
должны "ошеломить". Он уже написал "двенадцать полотен, из которых четыре с 
фигурами, куда 
интереснее тех, что написаны в период Понт-Авена" **.
       * Неизвестно, откуда взялись деньги, переведенные Шуффенекером. Может 
быть, Портье продал 
какую-нибудь картину.
       ** Известно около тридцати картин мартиникского периода. Правда, с 
течением времени на многих 
картинах Лаваля появилась подделанная фальсификаторами подпись Гогена.
       
       Где бы ни находился Гоген - в Панаме, Колоне или Сен-Пьере, - он 
регулярно писал 
жене. Но он напрасно ждал почты из Европы - ему ни разу не вручили конверта с 
копенгагенским штемпелем. "Что происходит?.. Может, кто-нибудь болен?" После 
одного-двух 
"теплых" писем, отправленных после встречи в Париже, Метте умолкла и потом 
неделями, 
месяцами не нарушала молчания. Каждый приход почтового парохода наносил Гогену 
тяжелый 
удар. "Из-за этого я не сплю ночами. Если моя жена сейчас умирает, хорош я буду 

в глазах детей". 
Но не болезнь мешала Метте отвечать мужу. И Гоген об этом догадывался.
       "Вы воображали, что в Панаме стоит нагнуться - греби золото лопатой, - 
писал он ей в 
октябре. - И вдруг я очутился на Мартинике, и сразу - заметная перемена, лица 
вытянулись... 
Не стоит тебе рассказывать, как я бедствую и голодаю, может, это доставило бы 
вам 
удовольствие... Из всех горестей, что вы мне причинили, самое тяжелое - 
молчание".
       Гоген больше не мог выдержать ни физически, ни морально. Деньги, которые 

оп просил у 
Шуффа, не приходили. Он пытался хлопотать, чтобы его переправили на родину, но 
успеха не 
добился. Ему необходимо было вернуться во Францию. "Любым способом!" Он 
предложил свои 
услуги в качестве матроса капитану парусника. Тот согласился. Так наконец Гоген 

смог покинуть 
Мартинику. Лаваль остался там еще на некоторое время.
       
*
       Стоило пройти крытым входом во двор дома 29 по улице Булар, и казалось, 
что ты уже не 
в Париже. По обе стороны центральной аллеи тянулись маленькие павильоны, 
окруженные 
садиками.
       Шуффенекер с женой и двумя детьми жил в одном из павильончиков, по 
правой 
стороне. 
Он и приютил Гогена, когда тот приехал в Париж во второй половине ноября 1887 
года.
       С 14 ноября в Париже шел снег. Гоген резко ощущал контраст между этим 
зимним 
пейзажем и солнечными Антильскими островами. Воздух Атлантики восстановил его 
силы, но он 
по-прежнему страдал от болей в животе, порой просто "невыносимых". Слабое 
здоровье, более 
чем неопределенное положение, долги - Шуффу и в пансион, куда он когда-то 
поместил 
Кловиса, - все это отнюдь не располагало к оптимизму. Надежды на предприятие по 

производству керамики тоже рухнули, потому что Шапле перенес свою мастерскую в 
Шуази ле 
Руа. "Еще одна неудача!"
       Друг Шуффенекера, его старый товарищ по мастерской Колларосси, Жорж-
Даниэль де 
Монфред 63, встретивший Гогена на улице Булар, вынес тяжелое впечатление от 
этой 
встречи.
       "Ни его высокомерный вид, - писал он позже, - ни устремленный на вас 
пристальный