теперь была озлоблена, что ее лишили достигнутого.
       Конечно, немногие женщины на ее месте не устрашились бы будущего. И суть 

не в том, 
предстояло ли Гогену добиться в будущем признания своего таланта или ему 
суждено 
было 
остаться неудачником. Все равно - выбор жизненного пути, сделанный главой семьи,
 
с точки 
зрения социальной был пагубным. И однако многие женщины в подобных 
обстоятельствах не 
перестали бы поддерживать своих мужей. Хрупкая женская рука была иной раз самой 

надежной 
опорой для дерзновенных искателей в области духа. Любовь - это всегда понимание,
 
а женщина 
в любви часто идентифицирует себя с любимым человеком. Но если Гоген 
представлял 
собой в 
своем роде крайний случай - как бы идеальное воплощение мощи мужского 
воображения, 
неутомимой способности мужчины, вечного мечтателя, оплодотворять мысль и форму, 

то и Метте 
противостояла ему как крайность другого рода. Метте даже не пыталась понять 
причину 
неожиданного превращения, в результате которого вместо биржевого маклера, за 
которого она 
вышла замуж, перед ней оказался совершенно непостижимый человек. Этот человек 
ничуть ее не 
интересовал. Она никогда не стремилась приобщиться к духовной жизни мужа. Да и 
любила ли 
она его по-настоящему? "Ее" Поль был ее собственностью. Это был человек, 
который 
дал ей 
возможность создать семью и от которого она ждала покровительства. Метте 
принадлежала к той 
породе женщин, для которых на свете существует только их женская жизнь и 
которые 
со слепым 
животным эгоизмом рвутся к своей цели; мужчина для них всего лишь - 
производитель или 
"дойная корова". Гоген в отчаянии однажды упрекнул жену именно в том, что она 
видит в нем 
"дойную корову", а это самый жестокий упрек, какой мужчина может бросить в лицо 

женщине.
       Трагическая взаимная слепота! Ни Метте, ни Гоген никогда не подозревали, 

что они 
морочили друг друга. Живя вместе, они друг друга не видели. Их призрачное 
согласие могло бы 
тянуться долго, как тянется согласие многих других пар, подобранных так же 
случайно игрой 
чувственности или расчета, которым истина так и не открывается никогда. Но 
хрупкость уз, 
соединявших Гогена и Метте, недоразумение, на котором зиждилось их видимое 
согласие, 
обнаружились во всей своей зловещей очевидности за недели, прожитые в Руане. 
Потеря былого 
благополучия не столько даже пугала, сколько унижала Метте. Она была уязвлена в 

своем 
тщеславии. Как разрывалось, должно быть, ее сердце, когда она бросила 
прощальный 
взгляд на 
красивый павильон на улице Карсель, который в своей наивной гордости она 
именовала 
"особнячок Жоббе-Дюваль". Холодными серыми глазами смотрела она на человека, 
который ее 
предал. Она никогда не простит Гогену, что он отнял у нее то, что сначала дал. 
Никогда не 
простит живописи крушение своей жизни.
       "Мерзкая живопись!" - ты часто оскорбляла ее этими словами". Уязвленная 
Метте даже 
не пыталась бороться с трудностями. Она не хотела и не старалась сократить 
расходы, словно 
отсутствие денег должно было принудить Гогена снова начать зарабатывать.