Монтесуме с 
гордостью, тем более самонадеянной, что считала ее совершенно обоснованной. 
Флоре и ее 
матери нечем было топить, у них не было масла, чтобы зажечь лампу, они терпели 
всевозможные 
лишения, но Флора страдала не столько от самой нищеты, сколько от связанного с 
ней унижения. 
В какую ярость она впала, как топала ногами в тот день, когда мать вынуждена 
была открыть ей 
тайну ее рождения! Флора была необычайно пылкой натурой, лишения только 
подстегивали се 
фантазию. Кровь, которая текла в ее жилах - а эта кровь и в самом деле была 
наполовину кровью 
Тристан Москосо, - возбуждала в ней мечты о безоглядной любви. У нее завязались 

отношения с 
каким-то молодым человеком, но она с такой страстью проявляла свои чувства, что,
 
напуганный 
ее неистовством, он поспешил ретироваться.
       Обыденное - то, из чего, как правило, складывается жизнь, - внушало 
Флоре 
отвращение. Ее влекло все необычное - она считала, что оно уготовано ей по 
праву 
рождения. 
"Ненавижу бездарность, половинчатость. Мне подавай все. Я не могу, но хочу им 
завладеть. Мне 
бы только передохнуть, оправиться и тогда я снова воскликну: "Еще, еще!!" - и 
побегу дальше, 
задыхаясь, пока не выбьюсь из сил и не умру в своем безумстве. Но ты, 
благоразумие, ты 
нагоняешь на меня тоску своей зевотой!" Эти слова были сказаны не Флорой. Они 
были сказаны 
позже ее внуком, Полем Гогеном, молчаливым художником с профилем инки. Но Флора 

охотно 
подписалась бы под этими словами. Семнадцатилетняя девушка, властная, 
высокомерная, 
вспыльчивая, она жаждала исключительной судьбы. Одетая в лохмотья, она 
чувствовала себя 
королевой.
       Ради заработка она поступила работать в мастерскую, которую основал 
талантливый 
двадцатитрехлетний гравер-литограф Андре-Франсуа Шазаль. Ее обязанностью было 
подкрашивать эстампы. Тоненькая, хрупкая, сплошной комок нервов, она была на 
редкость 
хороша и притягательна. Она быстро догадалась, какие чувства питает к ней 
Шазаль. Флора лишь 
отчасти их разделяла, но ее мать всячески побуждала дочь извлечь из них выгоду.
       Семья Шазалей была почтенная, уважаемая семья. Ремесло, связанное с 
искусством, было 
в ней почти традиционным. Мать Андре в эпоху Империи печатала и продавала 
эстампы. Старший 
брат Антуан тоже был гравером, и к тому же живописцем. Он собирался выставить 
свои полотна в 
очередном Салоне, иллюстрировал книги, издал "Уроки вышивания для дам, желающих 

посвятить 
себя этому занятию". Впоследствии он стал художником-анималистом. Флора в ее 
положении не 
могла и мечтать о лучшей партии - это, должно быть, и втолковывала ей мать. То 
ли девушка 
приняла корыстный расчет за порыв сердца, то ли ее увлек собственный 
темперамент, так или 
иначе она вскоре внушила себе, что влюблена.
       Семья Шазалей была против этого брака. Родственники пытались отговорить 
литографа от 
женитьбы не столько из-за того, что девушка была бедна, сколько из-за ее 
неровного характера и 
склонности к безудержным фантазиям. "Никогда не выйдет из нее хорошей жены и 
матери", - 
твердили Шазалю. Но ослепленный страстью Шазаль не слушал предостережений. "Она 

вспыльчива только потому, что несчастлива, - отвечал он. - Когда она выйдет 
замуж и будет 
пользоваться скромным достатком, она станет ровнее".
       У Шазаля были причины верить, что он сделал правильный выбор. Флора 
писала ему 
письма, в которых, обманываясь сама, уверяла его в своих благих намерениях:
       "Увидишь, я буду примерной женой, - заверяла она его. - Я буду добра ко