"Лузитано" 
оказался капитан Фомбарель, квартерон, "добрейший папаша". Корабль, 
трехмачтовик, 
водоизмещением шестьсот пятьдесят четыре тонны ****, был великолепно оснащен и 
имел 
отличный ход. Линия горизонта то поднималась, то опускалась между его снастями. 

В утренней 
прохладе плескались волны. Это было утро жизни. Чтобы отметить зарю нового, 
полного ярких 
впечатлений существования, которая занималась для него, Поль "в первый раз 
согрешил" в 
публичном доме для матросов. Наконец-то он стал мужчиной. Наконец-то он начал 
жить. Теперь 
он возьмет курс на Эльдорадо.
       * Имя господина и госпожи Ароза дважды упоминается в Дневнике Делакруа 
(2 
февраля и 26 марта 
1856 года).
       ** Ныне площадь Гюстава Тудуза.
       *** За семнадцать лет до этого, почти день в день, в начале декабря 1848 

года, молодой человек, 
которому в ту пору было почти столько же лет, сколько теперь Полю, тоже нанялся 

учеником па корабль в 
Гавре, который плыл тем же курсом, что и "Лузитано". Молодого человека звали 
Эдуард Мане. Мы ведем 
рассказ о 1865 годе - годе, когда разразился скандал с "Олимпией".
       **** Не 1200 тонн, как писал Гоген.
       
       Перед отплытием к Полю зашел ученик лоцмана, на место которого он 
поступил. "Так это 
ты нанялся вместо меня? Послушай-ка, возьми эту коробочку и письмецо и не 
посчитай за труд 
отнести по этому адресу". Поль бросил взгляд на конверт: "Мадам Эме, улица 
Оувидор". А 
бывший ученик лоцмана продолжал: "Она славная женщина, а я особо рекомендовал 
тебя ей. Она 
моя землячка из Бордо". Это было еще одно доброе предзнаменование.
       Плавание прошло великолепно. Попутные ветры сопровождали "Лузитано", 
который при 
сильном бризе делал до двенадцати узлов. Поль был очарован гаванью Рио. Как 
только его 
отпустили на берег, он помчался на улицу Оувидор. Улица Оувидор с ее роскошными 

магазинами, 
ателье и мастерскими искусственных цветов, которые делались из перьев, была 
одной из самых 
оживленных артерий городе. Девушки, служившие в этих магазинах - многие из них 
были 
француженки, - славились своим легкомыслием. Мадам Эме из Бордо, тридцатилетняя 

певичка, 
исполнявшая первые партии в опереттах Оффенбаха, не опровергла галантной славы 
улицы 
Оувидор. "Ну-ка дай взглянуть на тебя, малыш! да ты красавчик!" И она самым 
радушным 
образом приняла молодого матроса, который провел с ней "восхитительный" месяц.
       "Я так и вижу, как она в богатом наряде выезжает в двухместной карете, 
запряженной 
норовистым мулом. Все наперебой за ней ухаживали, но официальным ее любовником 
в 
ту пору 
считался сын русского императора, который проходил службу на учебном корабле. 
Он 
тратил на 
Эме такие деньги, что капитан корабля обратился к французскому консулу, чтобы 
тот как-нибудь 
осторожно вмешался в дело.
       Наш консул вызвал Эме к себе в кабинет и весьма неуклюже стал ей 
выговаривать. Эме не 
рассердилась, а рассмеялась и сказала ему: "Дорогой консул, я вас слушаю с 
превеликим 
восхищением и думаю, что дипломат вы, наверное, очень хороший, да только по 
бабьей части вы 
ни черта не смыслите". И ушла, напевая:
"Зачем, Венера, ты меня
Толкаешь на стезю греха?"
       Меня Эме очень быстро толкнула на стезю греха. Как видно, почва была