честным, 
достойным похвалы поступкам. А насмешливая складка возле рта, впрочем, доброго, 

чувственного и нежного, говорила о том, что опасаться надо не ей, а мне...
       Не стану утверждать, что, когда я вышел за порог хижины, мое сердце не 
сжималось от 
странной тоски, щемящей тревоги, от самого настоящего страха".
       В сопровождении семьи Техуры - так звали юную маорийку - Гоген вернулся 
в 
Таравао 
со своей "невестой".
       "Я возвратил жандарму его лошадь. Жена жандарма, француженка, 
бесхитростная, но и 
бестактная, сказала:
       - Как! Вы берете с собой эту потаскушку?
       Ненавидящим взглядом она раздевала девушку, а та выдерживала этот 
экзамен 
с гордым 
безразличием. Я на мгновение загляделся на символическое зрелище, какое являли 
собой эти две 
женщины: это были распад и юное цветение, закон и вера, искусственность и 
природа, и первая 
обдавала вторую нечистым дыханием лжи и злобы. Это было также столкновение двух 

рас, и я 
устыдился своей. Мне казалось, что она пятнает чистое небо тучей грязного дыма. 

И я быстро 
отвел взгляд от француженки, чтобы успокоить и утешить его блеском живого 
золота, которое я 
уже успел полюбить.
       Прощание с семьей состоялось в Таравао, в лавчонке у китайца, который 
торгует всем 
понемногу - людьми и животными. Сев в почтовую карету, мы с моей невестой 
проехали 
двадцать пять километров до моего дома в Матаиеа.
       Жена моя была немногословна, задумчива и насмешлива. Мы все время 
наблюдали друг за 
другом, но она оставалась для меня непроницаемой, и вскоре я оказался 
побежденным в этом 
поединке. Напрасно я давал себе слово следить за собой, держать себя в руках, 
чтобы не терять 
наблюдательности. Вопреки моим самым твердым решениям, мои нервы не выдерживали,
 
и 
вскоре Техура читала во мне как в открытой книге. Таким образом, я познал - в 
какой-то мере на 
собственном горьком опыте - огромную разницу между душой островитян и латинской,
 
и в 
особенности французской душой. Душа маорийки отдается не легко - нужно 
набраться 
терпения 
и долго изучать ее, чтобы ею овладеть. Вначале она ускользает от вас, всеми 
способами сбивает 
вас с толку, маскируясь смехом и переменчивостью настроений. И когда вы 
поддаетесь на эти 
внешние уловки, принимая их за чистую монету, за глубинную суть, и забываете 
разыгрывать 
роль, она изучает вас со спокойной уверенностью, кроющейся за смешливой 
беспечностью и 
младенческим легкомыслием.
       Прошла неделя, и все это время я "ребячился" так, как сам не ждал от 
себя. Я любил 
Техуру и говорил ей об этом, а она улыбалась в ответ - она и без того это 
знала! 
Казалось, она 
тоже меня любит - только она мне этого не говорила. Но иногда ночью по 
золотистой коже 
Техуры пробегали вспышки...
       На восьмой день - помнится, в этот день мы впервые вместе вошли в хижину 

- Техура 
попросила у меня разрешения поехать в Фаоне повидаться с матерью: я ей раньше 
это обещал. Я 
грустно смирился с ее отъездом и, положив ей в узелок из носового платка 
несколько пиастров, 
чтобы она могла оплатить дорожные расходы и купить рома для отца, проводил ее к