недостающую им динамику. Борьба шла за овладение всеми техническими средствами: 

Винсент добивался, чтобы его рука одинаково уверенно работала карандашом и 
углем, пером и 
кистью, тушью, сепией и акварелью. Но прежде всего борьба шла за то, чтобы 
научиться за 
внешним обликом видеть сущность предметов, мгновенно схватывать зорким взглядом 

их 
внутреннюю жизнь. "Если ты хочешь нарисовать подстриженную иву, словно это 
живое 
существо, а ведь, по существу говоря, так оно и есть, - заявляет он с 
непоколебимой 
убежденностью человека, знающего, к чему он стремится и что для этого нужно, - 
все вокруг 
ивы получится почти само собой, надо только сосредоточить свое внимание на 
дереве и не 
успокаиваться, пока оно не оживет". Винсент боролся. Боролся не уставая, 
работал 
с 
неослабевающим напряжением. Он был вынужден бороться даже за то, чтобы жители 
Эттена 
соглашались ему позировать, а когда ему, наконец, удавалось сломить их 
сопротивление, надо 
было добиться, чтобы они не нацепляли на себя воскресное платье: он хотел 
запечатлеть их в 
будничной атмосфере, в правде каждого дня. Он боролся, снедаемый нетерпением. 
Временами 
его охватывала ярость, и он бешено топтал ногами только что законченный рисунок,
 
а потом 
впадал в прострацию, но всякий раз вновь овладевал собой и с еще большим 
упорством 
принимался за работу. "Борьба с натурой, - писал он Тео, - порой напоминает мне 

"The 
Taming of the Shrew" - "Укрощение строптивой" по Шекспиру". Схватить эту 
строптивую 
натуру и одолеть ее всей своей еще не измеренной силой - вот о чем он мечтал 
упорно и 
страстно. По его собственному признанию, сопротивление натуры лишь еще больше 
разжигало 
его. "В сущности, между натурой и честным художником всегда устанавливается 
согласие", - 
заявлял он, убежденный, что, "когда дело касается рисунка, лучше перекланяться, 

чем 
недокланяться". И в глубине души он был куда более удовлетворен достигнутым, 
чем 
хотел 
показать. Прошел всего лишь год с тех пор, как Винсент начал рисовать, а Мауве 
он встретил и 
стал следовать его советам всего лишь неделю или две назад. При всем при том он 

уже был 
вправе воскликнуть (а ведь у него не было склонности обманываться на свой счет 
и 
льстить 
своему самолюбию): "То, что раньше казалось мне совершенно неосуществимым, 
слава 
богу, 
мало-помалу становится возможным. Перед лицом натуры я уже не бессилен, как 
прежде". 
Перемежаемые неустанными упражнениями по альбому Барга, один за другим 
рождаются 
рисунки, выполненные с истинно голландской тщательностью. "Я раз пять рисовал 
крестьянина с лопатой, короче, un becheur  в различных положениях, дважды - 
сеятеля и два 
раза - девушку с метлой. Затем - женщину в белом чепце, занятую чисткой 
картофеля, 
пастуха, опирающегося на посох, и, наконец, больного старика крестьянина, 
сидящего на стуле 
у очага - он уронил голову на руки, а локтями уперся в колени". Этот дряхлый 
старик - worn 
out, - подавленный горем, неспособный дальше нести груз своей разбитой жизни, 
какой 
символ отчаяния! Sorrow is better than joy. Скорбь лучше радости. Борьба, 
которую ведет 
Винсент, напоминает любовную схватку; в то же время это схватка не на жизнь, а 
на смерть,