Иоганнеса. 
Между тем они почти не встречались друг с другом. Что могло быть общего у 
снедаемого 
страстями Винсента с важным сановником, закосневшим в своем увешанном орденами 
мундире 
и с железной пунктуальностью соблюдавшим жизненный распорядок, издавна 
предопределенный в мельчайших деталях? Верно и то, что в доме директора судовой 

верфи 
никогда еще не принимали столь необычного гостя. Вице-адмирал согласился 
поселить у себя 
этого чудаковатого племянника лишь из уважения к семейным традициям, но, желая 
раз и 
навсегда четко очертить дистанцию между ними, даже никогда не садился вместе с 
Винсентом 
за стол. Пусть племянник устраивает свою жизнь как знает. Вице-адмиралу, во 
всяком случае, 
нет до него ровно никакого дела!
     Впрочем, у Винсента иные заботы.
     В жизни Ван Гога одно событие неотвратимо влечет за собой другое. Куда он 
идет? Он и 
сам не мог бы этого сказать. Винсент не просто страстный человек - он сама 
страсть. Страсть, 
пожирающая его, направляет его жизнь, подчиняя ее своей собственной жуткой, 
неумолимой 
логике. Всем своим прошлым Винсент никак не подготовлен к академическим 
занятиям. 
Трудно было бы найти что-либо более чуждое и противное натуре Винсента, чем это 

неожиданное испытание, навязанное ему самой логикой его жизни. Он - воплощенная 

доброта, порывистость, любовь; ему необходимо ежечасно, ежеминутно отдавать 
себя 
людям, 
потому что он до глубины души потрясен страданиями человечества - своими 
собственными. 
И вот только потому, что он хочет проповедовать, помогать людям, быть человеком 

среди 
людей, его обрекли на изучение сухой бесплодной науки - греческого и латинского.
 
Он взял 
на себя это испытание, словно бросив вызов собственной натуре, ринулся на штурм 

школьной 
премудрости. И все же очень скоро он убедился, что занятия лишь угнетают и 
изнуряют его. 
"Наука нелегка, старина, но я должен выстоять", - писал он, вздыхая, своему 
брату.
     "Выстоять, не отступать!" - каждый день повторял он себе. Как ни бунтовала 

его натура, 
он пересиливал себя и упорно возвращался к склонениям и спряжениям, изложениям 
и 
сочинениям, нередко засиживаясь над книгами до полуночи, стремясь как можно 
скорее 
одолеть науку, преградившую ему путь к людям, - науку, без которой он не может 
нести им 
слово Христа.
     "Я много пишу, много занимаюсь, но учиться нелегко. Хотел бы я уже быть 
двумя годами 
старше". Он изнемогает под бременем тяжкой ответственности: "Когда я думаю о 
том, что на 
меня смотрят глаза многих людей... людей, которые не станут осыпать меня 
обычными 
упреками, а как бы скажут выражением своих лиц: "Мы поддержали тебя; мы сделали 

для тебя 
все, что могли; стремился ли ты к цели всем сердцем, где же теперь плоды наших 
трудов и 
наша награда?.. Когда я думаю обо всем этом и о многом другом в таком же роде...
 
мне хочется 
все бросить! И все же я не сдаюсь". И Винсент трудится, не щадя себя, стараясь 
целиком 
углубиться в сухие школьные учебники, из которых ничего путного не может для 
себя 
почерпнуть, он не в силах побороть искушение раскрыть также и другие книги, 
особенно 
произведения мистиков - например "Подражание Христу". Высокий порыв, полное