офицер Мейссонье, видимо, не забыл ту неприязнь, которую питал к Мане художник 
Мейссонье, и потому не упускал случая дать своему подчиненному опасное 
поручение. Чувство патриотизма воодушевляло далеко не всех художников-
батиньольцев. Подобно Сезанну, укрывшемуся в Эстаке, Моне нашел убежище в 
Лондоне, где встретил Добиньи и Писсарро и завязал знакомство с торговцем 
картинами Дюран-Рюэлем, весьма интересовавшимся новой живописью.

Сборища в кафе Гербуа возобновились, однако многие художники этой группы 
находятся вне Парижа. Уйдя с головой в своих "Ругон-Маккаров", Золя все реже и 
реже появляется у Гербуа. Сезанн же туда, так сказать, ни ногой.

Впрочем, похоже, что Сезанн вообще хочет держаться в стороне. Хмурый, 
насупленный, он брюзжит и меньше всего ищет знакомств. Он и с Золя видится 
редко. Очень возможно, что на его настроение плохо влияет оборот, какой приняла 

его личная жизнь. Гортензия уже несколько месяцев беременна; итак, он связан. 
Связан! А действительно ли он того хотел? Всерьез ли желал он завести семью? 
Узел затянулся сам собой, почти без его ведома. "Страшная штука жизнь!"

В этом вопросе Сезанн похож на Золя: он тоже из тех, что никак не могут 
решиться 
на разрыв! Он тоже из тех, для которых первая любимая, волей или неволей, 
навсегда любимая. Но в отличие от Золя, возводящего эту особенность в философию 

идеала и в жизненный принцип, Сезанн принимает неизбежное с большой неохотой и, 

раздраженный, недовольный собой и другими, клянет весь свет.

Как-то в один из декабрьских дней до Солари доносится с лестницы шум 
перетаскиваемой мебели: это Сезанн, никого не предупредив, съезжает с квартиры, 

в несбыточной надежде обрести в другом месте душевный покой. Солари, разумеется,
 
не находит нужным показываться - "из боязни помешать перевозчикам", шутит он, 
рассказывая об этом Золя.

Сезанн поселился на улице Жюсье, на третьем этаже дома №45, в маленькой 
квартирке окнами на винный рынок. Место как раз не из самых спокойных. С 
рассветом здесь поднимается невообразимый грохот перекатываемых бочек. Но 
Сезанн 
точно не слышит. Художник работает. Из окна своей квартиры он пишет винный 
рынок 
- замечательный, крепко построенный этюд; почти однообразный, выдержанный в 
серых и коричневых тонах колорит его и резкая выразительность рисунка ясно 
говорят о том, что у художника на душе беспросветно и тревожно.

В самом начале 1872 года - 4 января - Гортензия про извела на свет мальчика, 
Сезанн записывает его в мэрии V округа под именем Поля Сезанна. Некоторое время 

спустя, примерно в феврале, легкое разнообразие в жизнь Сезанна вносит приезд 
Ахила Амперера. Задумав снова попытать счастья в Париже, карлик просит у него 
гостеприимства. Сезанн любезно предлагает Ампереру разделить с ним его "конуру".


Итак, приехав в Париж, певец обнаженного тела останавливается на улице Жюсье. 
Тесное помещение, орущий ребенок, а тут еще и этот жилец! Сезанн, должно быть, 
не замедлил раскаяться в своем добром побуждении. И Амперер, видимо, не слишком 

доволен. Он считает, что Сезанн "очень плохо устроился", к довершению всех бед 
с 
винного рынка в квартиру проникает нестерпимый для ушей Амперера шум - "такой 
содом мертвого разбудит". Амперер, чью веру в собственный гений не поколебать 
никакой хулой, хочет во что бы то ни стало добиться признания, хочет 
восторжествовать над великими мира сего, победить "чудовище" - буржуазное 
искусство; Салон для него земля обетованная. Но он думает, что при известной 
настойчивости достигнет ее. Он наносит визит за визитом, обивает пороги всех 
министерств, надоедает всем более или менее высокопоставленным лицам, знакомым 
и 
незнакомым. В голове у него зреют самые неожиданные замыслы. Он возымел 
намерение посетить Гюго, "великого Виктора", "великого поэта революции", и, 
представив на его суд свои эскизы, "попросить его выбрать два мотива для 
Салона". Амперер ничего и никого не боится. "Исполин меня не испугает", - 
заявляет он, говоря о Гюго.

В другое время такие наивные в своей напыщенности заверения, пожалуй, потешили 
бы Сезанна. Сейчас они выводят его из себя; вскоре наступает неизбежное: 
совместная жизнь оказывается невозможной. Амперер приехал в Париж 18 февраля, а 

месяц спустя он уже бежит из квартиры на улице Жюсье. "Я ухожу от Сезаннов, - 
пишет он друзьям. - Так надо. В этом я не избежал участи, постигшей других. Я