поглощает огненный зев горы. Я долго не умел, не знал, как писать Сент-Виктуар, 

потому что мне, как и всем другим, кто не всматривался пристально, тень 
казалась 
вогнутой, в то время как, поглядите, она выпуклая и скользит вниз от центра. 
Вместо того чтобы уплотниться, она улетучивается, превращается в пар. Синеватая,
 
она сливается с дыханием воздуха, а направо, на Пилон дю Руа, вы увидите нечто 
совершенно противоположное, там свет качается, влажный и переливчатый. Это море.
 
Вот что следует передать".

Сезанн возрождается к жизни в то самое время, когда зацветают миндальные 
деревья. Художник - воплощение взволнованности и обостренной восприимчивости. 
Любой пустяк его умиляет. Он внимательно следит за плывущим над горой облаком. 
Иногда нагибается, берет горсть земли и с любовью разминает ее. "Впервые я так 
вижу весну!" - восклицает он. Сезанн хочет написать портрет Гаске, его жены, 
его 
отца. Он счастлив, нервно возбужден, он разговорчив и откровенен. Однажды 
вечером, возвращаясь с длительной прогулки, Сезанн позволил себе сказать поэту 
то, о чем не только никогда не говорил, но даже думать не смел. "В наше время 
есть лишь один художник - это я!"

Какое признание! "Но тут же, сжав кулаки, Сезанн умолк, съежился, словно на 
него 
свалилась нежданная беда"[188 - Все цитаты этого отрывка, разумеется, 
принадлежат Иоахиму Гаске.]. И торопливо покинул Гаске. С того дня, запершись в 

Жа де Буффане, художник отказывается принять поэта. 15 апреля Гаске, который в 
тщетном ожидании простаивал у ограды Жа многие дни, нашел среди своей почты 
записку от Сезанна!

"Дорогой мосье, завтра я уезжаю в Париж. Примите выражения моих лучших чувств и 

искренние приветствия".

Недели через две Гаске, к своему удивлению, заметил на проспекте Мирабо Сезанна,
 
возвращающегося после работы. Гаске бросился было ему навстречу, но остановился,
 
удивленный его видом. Художник шел подавленный, погруженный в свои мысли, 
словно 
чем-то убитый. Гаске так огорчен и взволнован, что ограничивается поклоном. 
Сезанн проходит мимо, как бы не видя его. На другой день Гаске получает от него 

письмо:



"Дорогой мосье Гаске!

Я встретил Вас вчера вечером в конце проспекта. Вас сопровождала госпожа Гаске. 

Быть может, я ошибаюсь, но мне показалось, что Вы на меня очень сердитесь.

Если бы Вы могли заглянуть поглубже, увидеть, что у человека на душе, Вы бы не 
сердились. Разве Вы не понимаете, до какого тяжелого состояния я дошел? Я 
больше 
не властен над собой, я человек, который не существует. И Вы своей философией 
хотите меня доконать. Но я проклинаю всех иксов... и тех незадачливых глупцов, 
которые за 50 франков, уплаченных им за статью, привлекли ко мне внимание. Я 
всегда трудился, чтобы заработать на жизнь, но при этом считал, что можно 
заниматься настоящей живописью, не привлекая внимания к личной жизни художника. 

Безусловно, любой художник стремится духовно возвыситься, но его личность пусть 

остается в тени. Радость должна заключаться в творчестве. Если бы мне было дано 

выразить себя, я жил бы в своем углу среди нескольких друзей по мастерской, с 
которыми мы иногда ходили бы опрокинуть стаканчик. У меня еще остался добрый 
друг от тех времен. Он, правда, ничего в жизни не добился, хотя был чертовски 
одарен и превосходил талантом всех развратников, увешанных медалями и орденами. 

И Вы хотите, чтобы в моем возрасте я еще во что-то верил? Прежде всего я уже 
покойник. Вы молоды. Вы стремитесь преуспеть, я это понимаю. Мне же в моем 
положении остается только смириться, и, если бы я так безгранично не любил 
природу своего края, меня здесь не было бы.

Но я Вам уже достаточно надоел и, после того как объяснил свое положение, хочу 
надеяться, что Вы больше не будете относиться ко мне так, будто я покушался на