самый скромный полевой цветок. Но меня не покупают".

А сколько яда и злобы в статье под заголовком "Всему есть предел" некоего Жоржа 

де Ноэнвиля, появившейся 1 декабря в "Журналь дез Артист". Прежде всего сей 
автор отмечает, что полотна Сезанна не подписаны.

"Не подписаны! Трудно поверить, не так ли? И это в то время, когда его так 
безудержно рекламируют. Мы надеемся, что у художника все-таки остались 
последние 
крохи сдержанности и стыдливости, если только его не обуяла гордыня. Сорвем с 
него маску! Сезанн (Sic!), откройся! Как оно красиво, это музыкальное имя, оно 
чарует вас, милые дамы... Увы! Трижды увы! Но живопись этого художника...

Я нисколько не сомневаюсь в том, что ваши прекрасные глаза отказываются 
смотреть 
на подобные нелепицы, я вижу, каким священным ужасом вы охвачены, вижу гримасу 
отвращения на ваших пурпуровых губках. Пфуй! Бежать! Бежать со всех ног, бежать,
 
не оглядываясь на эти кошмары, на эти маслом писанные ужасы, превосходящие даже 

ту меру шарлатанства, которое сегодня официально разрешено. Можно плевать на 
весь мир, но не в такой степени...

Самое потрясающее, - продолжает журналист, - состоит в том, что находятся 
видные 
критики (не называю фамилий из уважения к ним), которые превозносят эту чушь. 
Иной раз чувство товарищества может толкнуть на соучастие в мелком жульничестве,
 
но сие терпимо лишь до того момента, пока публике не навязывают имен и не 
пытаются втереть ей очки!..

Как мерзко это ремесло, которым занимается кое-кто из наших собратьев. Нельзя 
позволять подобное, ибо легковерию есть границы, а доверию предел!"

Памфлеты такого рода по своему тону напоминают прессу времен первых выставок 
импрессионистов, они кажутся устарелыми, но все-таки время от времени 
продолжают 
появляться на страницах печати. Да, преобладают статьи умеренные и иной раз 
даже 
благожелательные, но с разными оговорками. Таде Натансон в "Ревю Бланш"[177 - 1 

декабря 1895 года.] отмечает, что влияние Сезанна отныне бесспорно и глубоко. 
"Кроме чистоты его искусства, лишенного и тени какой бы то ни было дешевки, - 
пишет Натансон, - еще одно качество предтечи, очень существенное, характеризует 

его мастерство: он не боится быть грубым, даже диким, и вопреки всему идет в 
своих исканиях до конца, невзирая ни на что, увлекаемым одним лишь желанием - 
тем желанием, которое побуждает всех новаторов создавать нечто подлинно свежее".


Со своей стороны, Арсен Александр в одной из хроник "Фигаро"[178 - 9 декабря 
1895 года.] под характерным заголовком "Клод Лантье" напоминает о романе Золя 
"Творчество" и легенде, распространенной вокруг Сезанна.

"Представившийся случай подтвердил, что Сезанн в самом деле существует и что 
его 
существование кое-кому даже не бесполезно... Неожиданно обнаружилось, что друг 
Золя, этот таинственный провансалец - художник творчески неполноценный и 
одновременно самобытный, насмешливый и нелюдимый - человек выдающийся.

Выдающийся человек? Не совсем, если остерегаться сезонных увлечений. Но он, 
бесспорно, один из наиболее интересных темпераментов, он тот художник, у 
которого сознательно или бессознательно новая школа многое позаимствовала".

Попутно Арсен Александр кольнул Золя, обвиняя его в том, что писатель в своем 
"Творчестве" - этой "романтической поэме о живописи" - перегнул палку: исказил 
образы, пренебрег фактами и внес излишнюю восторженность в описание самых 
обыкновенных вещей". Ответ из Медана не заставил себя ждать. Один из друзей 
Золя, критик Тьебо-Сиссон, выступил в "Тан", выразив свое мнение о Сезанне 
почти 
в тех же словах, какими десять лет назад пользовался Золя, когда писал о Клоде 
Лантье:

"Таким был Сезанн, когда из Экса-ан-Прованс в 1857 году (sic!) приехал в Париж 
в 
поисках новой формы искусства, как его друг, Эмиль Золя, искавший новую форму в 

литературе; таким художника находишь и сегодня, замкнувшегося в себе, 
сторонящегося людей, избегающего не только показываться, но и показывать свои