исчерпывающую формулу искусства, которую безоговорочно приняли бы все? Если он 
найдет рецепт выражать свои ощущения с помощью одного-единственного метода, 
прошу вас дать ему какое-нибудь таинственное гомеопатическое снадобье, чтобы он 

проговорился во сне, и тогда возвращайтесь в Париж сообщить нам об этом".

Лето идет к концу. Устав от Понтуаза, Сезанн в октябре уезжает на юг. Проездом 
он на неделю останавливается в Медане, где Золя сообщает ему, что Байль - да, 
да, Байль! - на подступах "к успеху", разумеется денежному; благодаря выгодной 
женитьбе Байль стал крупным фабрикантом полевых биноклей и подзорных труб, а 
главное, одним из поставщиков военного министерства. "Всегда приятно видеть, 
когда люди твоего поколения преуспевают", - говорит Золя. Что сказали бы Золя и 

Байль, если б им пришлось перечесть письма, которые они писали в молодости? Но, 

встретившись, они будут говорить - Золя о своих тиражах, а Байль о полученных 
им 
заказах.


* * *

Из Экса Сезанн, почти не задержавшись там, вернулся в свое пристанище в Эстак, 
Отцу так и не удалось проникнуть в тайну сына, и он дает ему теперь возможность 

жить по своему усмотрению. Однако нераскрытая тайна по-прежнему тревожит Луи-
Огюста, хоть он и стал относиться к сыну с притворным равнодушием. "Похоже на 
то, что в Париже у меня есть внуки, - сказал Луи-Огюст одному знакомому, - 
следовало бы урвать время и прокатиться в Париж повидать их".

Но этот упрямый старик по-прежнему не в силах устоять перед соблазном - уж не 
тихое ли помешательство! - вскрывать почту сына Таким образом Луи-Огюст первым 
внимательно прочел небольшую книгу, недавно опубликованную Полем Алексисом 
("Эмиль Золя, Записки друга"), в которой автор рассказал о юности "неразлучных".


"Экземпляр, столь любезно присланный тобою, - пишет Сезанн Полю Алексису, прося 

извинения, что запоздал с ответом, - попал в Эксе в руки моих нечестивых 
родственников. Тайком от меня они вскрыли пакет, разрезали страницы, прочли все 

от начала до конца, а я, ничего не подозревая, сидел под стройной сосной... Но, 

наконец, я проведал об этом, потребовал книгу, и вот она у меня, и я читаю". 
Сезанн признается в волнении, без сомнения искреннем, какое он испытывал, 
вспоминая "забавы давно прошедших дней", стихи Золя, написанные им в юности, 
того Золя, кто, по словам Сезанна, "пока еще согласен оставаться нашим другом".

Однако есть в этой книге место, оно обязательно должно было привлечь внимание 
Сезанна, то место, где Алексис, перечисляя планы Золя, упоминает о романе, 
давно 
занимающем мысли писателя.

"Его главное действующее лицо нам знакомо, - пишет Алексис, - это тот самый 
увлеченный современным искусством художник, который уже появлялся на страницах 
романа "Чрево Парижа". Это... Клод Лантье... Я знаю, что на примере Клода Золя 
постарается проникнуть в мучительную психологию творческого бессилия. Герой 
романа, талантливый, с возвышенной душой художник, чье творчество парализовано 
психическим расстройством, будет действовать в окружении других художников, 
артистов, скульпторов, музыкантов, литераторов, целой плеяды молодых 
честолюбцев, тоже приехавших завоевывать Париж. Одни потерпят неудачу, другие 
чего-то добьются; все они до умопомрачения одержимы искусством, все в том или 
ином роде охвачены всеобщим неврозом современности. Золя в своем будущем 
произведении, конечно, придется дать образы друзей, показать их наиболее 
типические черты. Если в числе этих друзей окажусь и я и если упоминание обо 
мне, возможно, не будет для меня слишком лестным, обязуюсь не возбуждать против 

автора судебного процесса".

Клод Лантье из "Чрева Парижа"! Сезанн прекрасно знает - речь идет о нем, но ему 

безразлично. В эти первые дни 1882 года он не станет задаваться вопросом, что 
думает Золя о его живописи, или гадать, что тот напишет о его судьбе художника? 

Ведь именно в этом, да, в этом году - наконец-то! - Гийеме заставит жюри Салона 

принять его работы.

Как любой член жюри, Гийеме пользуется привилегией отдать предпочтение 
отвергнутой работе. Это называется принять картину "из милосердия". Видные