вторник вечером. Заглянули в мастерскую. К великому моему изумлению и радости, 
я 
получила самые высокие похвалы; по-видимому, это сделано и вправду удачнее, чем 

у Эвы Гонсалес. Вряд ли тут можно ошибиться - ведь Мане очень искренен; я 
убеждена, что ему это в самом деле понравилось. Вот только не могу забыть, что 
говорит Фантен: "Ему всегда нравится живопись тех, кого он любит".

Этот портрет Берты Моризо получил название "Отдых"; и Мане поступил бы весьма 
благоразумно, включив его в число тех двух картин, которые пошлет в Салон. 
Вторым будет "Урок музыки" - написанная осенью композиция, где изображен Закари 

Астрюк, аккомпанирующий на гитаре молодой женщине. Но нет! Если у Мане и было 
мгновение, когда он полагал, что следует послать в Салон "Отдых", то вскоре он 
передумал и больше уже не отступал от намерения экспонировать там портрет Эвы, 
стоящий ему таких усилий. Почему? Быть может, он опасался, что "Отдых" выдаст 
его, что полотно это явственно обнаружит - и в первую очередь перед ним самим и 

Бертой - их скрытые чувства? Мане, художник, которому постоянно сопутствуют 
скандалы (о мирская ирония!), в противоположность тому, что о нем думают, 
человек бесконечно осторожный и более всего опасающийся обнародовать интимные 
стороны своей жизни и своего искусства. И даже - как знать? - не преследовало 
ли 
стремление выставить именно портрет Эвы Гонсалес (сейчас - перед лицом близких, 

Берты, перед самим собой, наконец, а завтра - перед лицом Салона) цели отвлечь, 

переключить внимание, сбить с толку, пресечь какие бы то ни было сплетни. Как 
удивились бы те, кто считал, что отлично знает этого будто бы предельно 
открытого и чистосердечного человека, если бы они могли почувствовать, как это 
чистосердечие сплетается с расчетами и осторожничанием.

Январь 1870 года. Февраль. Дни бегут, а портрет Эвы все еще не сдвинулся с 
мертвой точки. В то время как на улице Гюйо девушка работает над картиной 
"Мальчик-горнист" - этим полотном Мане советует ей дебютировать в Салоне, - 
живописец продолжает биться над злополучным портретом.

Мане показал две работы в кафе "Мирлитон" - центре Художественного союза на 
Вандомской площади. Дюранти, ставший в результате всех своих неудач и поражений 

сварливым и недоброжелательным и часто ссорящийся с "батиньольцами" (вот почему 

Фантен-Латур исключил его из числа персонажей своей "Мастерской"), холодно 
комментирует работы Мане в "Paris-Journal" от 19 февраля:



"Г-н Мане выставил философа, попирающего ногами устричные раковины, и акварель, 

воспроизводящую его же картину "Христос и ангелы". Центр заслуживает лучшего. 
Находясь среди экспонированных картин, чувствуешь, будто они написаны не для 
того, чтобы доставить радость публике, а по какому-то принуждению, от которого 
хотели поскорее избавиться".


Такие недружелюбные слова окончательно переполнили чашу терпения Мане, 
пребывавшего тогда в лихорадочно-возбужденном состоянии. Вечером того же дня 
художник отправляется в кафе Гербуа, подходит к Дюранти и дает ему пощечину. 
Живописец и писатель обмениваются секундантами. Через четыре дня, 23 февраля, в 

11 часов утра, они дерутся на дуэли в Сен-Жерменском лесу. Одинаково неопытные 
в 
подобных занятиях, они кинулись друг на друга "с таким ожесточением" (как 
отметит протокол дуэли), что погнули шпаги. Дюранти легко ранен - справа, чуть 
выше груди. Ошеломленные свидетели (Золя и трое редакторов из "Paris-Journal") 
спешат пресечь битву. Еще не оправившись от потрясения, Мане и Дюранти смотрят 
друг на друга и задаются вопросом: "Отчего оба так глупы, что вздумали дырявить 

кожу ближнего".

Ах! Уж эти чрезмерно нервные натуры! Следуют переговоры, и происходит 
примирение. История заканчивается вполне по-дружески и даже забавно. Мане 
предлагает Дюранти ботинки - "большие и удобные", купленные им специально для 
дуэли. Оба дуэлянта садятся на траву и разуваются, но у Дюранти размер побольше,
 
чем у Мане, и он в отчаянии, что должен отказаться от башмаков.

После полудня завсегдатаи кафе Гербуа празднуют примирение, воцарившееся между 
случайными забияками, и сочиняют в их честь шутливый триолет.