росписей 
по фарфору, или. еще хуже, отсталым знатоком, ищущим достоинств в "Сабинянках" 
Давида. Ужаснувшись, начинаешь изучать самого себя, ощупывать живот и череп, 
удостоверяясь - не потолстел ли, не облысел, коль не способен понять 
дерзновения 
юности... Каждый говорит себе: "Неужто я и впрямь тупица, мумия, допотопное 
ископаемое?.."

...Люди щепетильные допрашивают самих себя при виде этих поразительных примеров,
 
а нельзя ли постичь в искусстве нечто иное в сравнении с тем, что видел в 
произведениях искусства, когда тебе было двадцать лет... Вполне возможно, что 
картины Курбе, Мане и Моне и tutti quanti[182 - Всякие другие (латин.).] 
скрывают красоту, ускользающую от нас - от тех, кого некогда увенчивали 
романтические шевелюры..."

К Мане присоединяются теперь многие ранее колебавшиеся. Например, Теодор Дюре, 
который признается, что был несправедлив к живописцу в своей опубликованной в 
прошлом году брошюре. Неожиданно Мане предлагает Дюре написать его портрет - 
для 
Дюре это удачный случай лучше понять, как работает художник. Изобразив своего 
друга во весь рост - на сером фоне выделяется серый же костюм, - Мане, 
добиваясь 
разнообразия светлых тонов - им надлежит разбить эту монохромность, - вводит 
несколько элементов, чье присутствие в картине обусловлено чисто пластическими 
целями. Рядом с моделью он пишет небольшой натюрморт, постепенно все больше и 
больше его обогащая: под табуретку с подушкой гранатового цвета он бросает 
зеленую книгу; затем помещает на подушку лакированный поднос, а на него - 
графин 
с водой, стакан, ложечку, нож; и, наконец, накрывает стакан лимоном. "Передо 
мною, - говорит Дюре, - происходил процесс осуществления его инстинктивной, как 

бы органичной манеры видеть и ощущать".

Мане заканчивает это произведение в начале лета, до отъезда в Булонь, где 
рассчитывает провести недель шесть, чтобы отдохнуть и как можно реже браться за 

кисти: он слишком долго пребывал в нервном напряжении и очень устал[183 - При 
этом за последние восемнадцать месяцев оп успел очень мало сделать: не более 
семи или восьми произведений, включая и эскизы к "Казни Максимилиана".]. 
Получивший портрет в подарок, Дюре в восторге от холста и тут же вешает его у 
себя дома. "Вот это воистину живопись!" - восклицает он. Дюре очень бы хотелось 

как-то отблагодарить Мане. Задумав некую хитрость, он в июле пишет художнику: 
"Вы поставили свою подпись на картине в освещенном месте, и поэтому имя ваше 
сразу бросается в глаза. Зная человеческую глупость, а особенно по отношению к 
вам, я уверен, что каждый пришедший, увидев имя "Мане", начнет хохотать и 
поносить вас, не успев обратить внимание ни на живопись, ни на представленного 
здесь славного малого. Поэтому мне кажется, что было бы лучше перенести подпись 

с освещенного места, а может быть, вообще ее убрать или написать в тени и очень 

неразборчиво. Поступив таким образом, вы дали бы мне возможность заставить 
восхищаться картиной, ее живописью. Я мог бы сказать, что это работа Гойи, 
Реньо 
или Фортуни. Фортуни! Именно он - это было бы дивно[184 - Эти художники - Реньо 

и Фортуни - были тогда у публики в большом почете.]. Затем я раскрыл бы тайну, 
и 
пойманный на удочку буржуа вынужден был бы прикусить язык. Подумайте о моем 
предложении. Чтобы провести буржуа, все средства хороши".

Мане соглашается: он пишет свое имя вверх ногами[185 - Портрет Дюре находится в 

Музее изящных искусств города Парижа (дар Т. Дюре).].

Булонь. Мане предается лени.

Вместе с семейством он занимает квартиру с видом на порт в меблированном доме, 
который сдает один старый моряк. Морской воздух укрепляет художника, и 
праздность начинает вскоре его тяготить. А так как он не смог удержаться и 
прихватил с собой холст и краски, то в конце концов начинает новое полотно 
маслом, где изображает Леона Коэлла: тот стоит в столовой их временного 
пристанища, опираясь о стол. На столе расположен блестящий натюрморт - бокал, 
чашка, устрицы, лимон, сахарница... По сути дела, все служит в этой картине 
исключительно поводом для натюрморта: слева от стола видишь даже каску и оружие 

- предметы, для жанровой сцены достаточно неожиданные, коль скоро ее создавал 
бы 
художник-реалист. Но какого дьявола! Разве Мане мог бы быть художником-